Читать книгу "Свобода - Джонатан Франзен"

— «Телочка» звучит как-то притянуто по отношению к Маргарет Тэтчер, — сказал Уолтер. — «Дама» больше подходит.

— А тебе как «телочка»? — обратился Ричард к Патти.

— Да я вообще не из придирчивых, — ответила она.

— Уолтер утверждает, что так говорить нельзя. Он говорит, что это унизительно, хотя, по моему опыту, телки обычно не против.

— Звучит так, как будто ты еще в шестидесятых.

— Звучит так, как будто этот неандерталец еще с дерева не слез, — сказал Уолтер.

— У неандертальцев, по слухам, были прочные черепушки.

— Как и у быков, — заметил Уолтер. — И прочих жвачных животных.

Ричард рассмеялся.

— По-моему, сейчас уже никто не жует табак, кроме бейсболистов, — вмешалась Патти. — На что это похоже?

— Можешь попробовать, если есть желание блевануть, — сказал Ричард, вставая. — Я пошел. Оставляю вас, ребятки, наедине.

— Стой, я хочу попробовать, — сказала Патти.

— Это не лучшая твоя идея, — предупредил ее Ричард.

— Нет, я правда хочу.

То настроение безвозвратно ушло, и теперь ей было интересно, сумеет ли она удержать Ричарда. Ей наконец представилась возможность продемонстрировать то, что она пыталась объяснить Уолтеру с вечера их знакомства, — она недостаточно хороша для него. Разумеется, Уолтеру тоже представилась некая возможность — сорвать очки, принять демонический облик и изгнать соперника. Но Уолтер, как обычно, хотел, чтобы все было как хочет Патти.

— Дай ей попробовать, — сказал он.

Патти благодарно улыбнулась:

— Спасибо, Уолтер.

У табака был ментоловый вкус, и она тут же обожгла десны. Уолтер принес ей кофейную кружку для сплевывания, и Патти, как объект исследования, присела на диван, ожидая, пока подействует никотин, и наслаждаясь всеобщим вниманием. Но Уолтер порой поглядывал на Ричарда, и у нее вдруг заколотилось сердце: она вспомнила убежденность Элизы в том, что Уолтер по-особенному относился к своему другу; вспомнила ее ревность.

— Ричард восхищается Маргарет Тэтчер, — сказал Уолтер. — Он считает, что она олицетворяет собой капиталистическую «избыточность», которая неизбежно приведет к падению капитализма. Думаю, Ричард пишет любовную балладу.

— Ты меня знаешь, — протянул Ричард. — Любовная баллада для волосатой дамочки.

— Мы пока не пришли к согласию по поводу вероятности марксистской революции, — объяснил Уолтер.

— М-м, — сказала Патти и сплюнула.

— Уолтер считает, что либеральное государство способно к саморегуляции, — сказал Ричард. — Он считает, что американская буржуазия с энтузиазмом примет все возрастающие ограничения их персональных свобод.

— У меня есть куча крутых идей для песен, а Ричард их почему-то все отвергает.

— Песня про экономичное топливо. Песня про общественный транспорт. Песня про национальную систему здравоохранения. Песня про налог на детей.

— Эти темы — белое пятно на карте рок-музыки, — заявил Уолтер.

— Два ребенка хорошо, а четыре — плохо.

— Два ребенка хорошо, а без них — еще лучше.

— Уже вижу, как толпы выходят на улицы.

— Тебе просто надо приобрести мировую известность, — сказал Уолтер. — Тогда тебя послушают.

— Запишу, чтобы не забыть. — Ричард повернулся к Патти: — Ты как?

— М-м! — ответила она, сплевывая в кофейную кружку. — Я, кажется, поняла, что ты имел в виду, говоря про «блевануть».

— Попробуй не загваздать диван.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Уолтер.

Комната плыла и пульсировала.

— И тебе это нравится? — спросила Патти у Ричарда.

— Нравится.

— Как ты себя чувствуешь? — повторил Уолтер.

— Нормально. Главное — не шевелиться.

На самом деле ее сильно тошнило. Делать было нечего — приходилось сидеть на диване и слушать беззлобную перебранку Уолтера с Ричардом о политике и музыке. Уолтер с энтузиазмом продемонстрировал ей пластинку «Травм» и уговорил Ричарда проиграть сначала одну сторону, а потом и вторую. Первой шла песня «Ненавижу солнце», которую она слышала осенью в клубе и которая сейчас казалась точным звуковым эквивалентом никотинового передоза. Хотя громкость была минимальная (стоит ли говорить, что Уолтер патологически стремился не беспокоить соседей), музыка вызывала у Патти жуткое, тошнотворное чувство. Слушая ужасающий баритон Ричарда, она чувствовала на себе его взгляд и понимала, что совершенно правильно истолковывала то, как он смотрел на нее в предыдущие встречи.

Около одиннадцати часов Уолтер начал неудержимо зевать.

— Прости, — сказал он. — Я отведу тебя домой.

— Я сама дойду. Если что, буду отмахиваться костылями.

— Нет, — сказал он. — Мы поедем на машине Ричарда.

— Нет, тебе пора спать, бедный ты, бедный. Может, Ричард меня отвезет? Согласишься на это ради меня?

Уолтер закрыл глаза и печально вздохнул, словно переступая через себя.

— Конечно, — сказал Ричард. — Я тебя отвезу.

— Сначала пусть посмотрит твою комнату, — пробормотал Уолтер, не открывая глаз.

— Добро пожаловать. Порядок говорит сам за себя.

— Мне понадобится экскурсовод, — со значением посмотрела на него Патти.

Стены и потолок комнаты были выкрашены в черный цвет, и панковская разруха, которую Уолтер свел на нет в гостиной, здесь цвела пышным цветом. Повсюду валялись пластинки и конверты от них, а также пустые заплеванные банки; пейзаж дополняли несколько гитар, переполненные книгами полки и кровать со смятыми черными простынями — было интересно и почему-то не противно думать о том, что на этих простынях происходило яростное стирание Элизы.

— Жизнерадостный цвет! — прокомментировала Патти.

Уолтер снова зевнул.

— Я это, разумеется, перекрашу.

— Если Патти не предпочитает черный, — заметил Ричард, стоя в дверях.

— Никогда об этом не думала, — ответила она. — Черный — это интересно.

— По-моему, очень успокаивающий цвет, — сказал Ричард.

— Так ты уезжаешь в Нью-Йорк.

— Да.

— Круто. Когда?

— Через две недели.

— О, я тоже в это время еду туда же. У родителей двадцать пятая годовщина свадьбы. Планируется какое-то омерзительное Празднество.

— Ты из Нью-Йорка?

— Уэстчестер.

— Я тоже. Хотя, видимо, из другой его части.

— Мы жили в пригороде.

— Определенно это не Йонкерс.