Читать книгу "Наш последний эшелон - Роман Сенчин"

Прохладно, отопление еще не дали, а осень в этом году ранняя. Ганин поставил чайник, умылся, зашел к детям. Павлик и Людочка лежат в кроватках; мирно, спокойно дышат во сне. На стуле обложкой вверх раскрытая книга – «Остров сокровищ», – жена читала им перед сном. Поправил одеялко на дочке. Вот скоро станет она не младшим, а средним ребенком. Подумать только, Ганину и двадцати пяти нет, а сын во втором классе, Людочка в следующем году учиться начнет. И не запомнил, как время пролетело. Будто во сне все. Вот так вот проведывает каждое утро детей, стоит над ними и думает, пытается оставить в памяти эту минуту, но она уходит, плавно и безвозвратно, и на смену ей приходит другая, тоже проскальзывает, теряется в тумане прожитых часов, дней, лет; и мелькают они, как точки на электронных часах, и ничего не остается, не отмечается.

Милицейские «Жигули», завывая, пробиваются сквозь двигающийся еле заметно поток автомобилей; находчивые водители гонят машины по тротуарам, беспрерывно сигналя; пешеходы отступают к бордюрам, ругаются. Даже небольшой город в утренние часы становится тесным, набитым людьми, транспортом; его лихорадит, в нем нечем дышать. Все спешат, нервничают, шумят… Не видят, как умер и сорвался с ветки желтый листок, как выползает, привычно и все равно неповторимо, из-за цепи пятиэтажек солнце, осеннее солнце, которому нужно так много времени, чтоб обогреть землю, расцветить серость и уныние живыми лучами.

Утро сегодня чуть не предзимнее. На водянистой, ядовито-зеленого цвета траве лежит иней, воздух плотный, синеватый, наполненный гарью отработанного бензина; холод не дает ему подняться, прибивает к земле. Ноздри щекочет, тянет чихнуть. Ганин закурил – вкус сигареты немного разбавляет этот душащий бензиновый дым; он подходит к остановке.

– Бляха, заколебать он, что ли, хочет? – ругается Костя Сергеев, сухощавый парень с остреньким нервным лицом, поеживаясь, сердито глядя на вереницу автомобилей. – Не май же месяц!

Ганин среди хмурых, кажется, навсегда уставших мужчин. Он бы тоже мог высказаться об опаздывающем служебном «Икарусе», но что толку. Поднял повыше воротник пальто, натянул кепку на уши и ждет; автобус почти всегда приходит на пятнадцать-двадцать минут позже положенного, не привыкать.

– А потом будут: «Давай, давай!» Всё бегом, бляха… – Сергеев со свистом втянул воздух, громко прокашлялся, сплюнул. – Ур-роды, бля!..

Счастливый парень, он хоть ругается, а остальные словно бы спят; кажется, могут стоять так и час и два. Какая разница, все равно что делать: стоять здесь или сидеть в раздевалке, мерзнуть сейчас или обливаться пóтом немного позже.

– Вон, е-едет, – еще более недовольным тоном произнес Сергеев. – Соизволил, наконец-то, спасибочки!

Мужчины затягиваются чаще, двигают головами, мнутся с ноги на ногу, освобождаясь от дремоты, чтобы войти в автобус и погрузиться в нее опять.

Завод находится на окраине города. Огромная территория огорожена забором из бетонных плит, а за забором несколько цехов, там днем и ночью работают люди. Ганин знает только свою линию, основную, где отливают панели для зданий; лет в шестнадцать бегал повсюду, было интересно; а потом, когда пришел в бригаду, ничего больше не замечал, не вникал ни во что – выполнял свои обязанности.

Автобус остановился у ворот, и люди потянулись через проходную. Так же молча, внешне равнодушно, лениво расходились по рабочим местам.

Цех сейчас пуст, ночная смена закончилась, через полчаса начнется дневная. Впереди восемь часов – в жаре, глотать цементную пыль, глохнуть от шума механизмов. Вроде бы вросли в это, знают до мелочей, но все же первые минуты всегда тяжелы. Отвращение смешивается с привычкой. Отвращение к однообразной, ежедневной работе и привычка находиться здесь и делать эту однообразную, ежедневную… Она, работа, съедает остальную жизнь, и в выходные, в отпуск, после смены многие торопятся напиться, потому что не знают, чем заняться, на что убить время до следующей смены. Почти все они не читают, не ходят в музеи, театры, им это не нужно. Культурное времяпрепровождение – глядеть телевизор или беседовать о политике у пивного ларька. На огородных участках растет зачастую одна картошка, так как выбираются они на свои «дачи» несколько раз в году, сельским хозяйством, тем более садоводством, заниматься не умеют. Жены у одних бойкие, крикливые, у других, наоборот, тихие, но и те и другие удивительно жизнестойки, выносливы; большинство теперь занимается тем, что торгует с лотков за проценты мороженой рыбой, книгами, канцтоварами, конфетами на развес. Многие живут в старых домах, в квартирах, полученных их родителями, другие навсегда застряли в общежитиях для семейных. Последние годы становится все хуже и хуже. Завод назвали акционерным, но рядовые рабочие никаких акций не получили; несколько шебутных пытались было возмущаться, но потом бросили. Тогда зарплату еще платили вовремя, дирекция строила планы по расширению производства, – этот завод один на область, плиты, панели – первое дело в строительстве; раньше везли из соседних регионов, своих не хватало. Но строительство пошло на убыль, начались перебои с поставкой цемента, керамзита, арматуры, а это тут же отозвалось на зарплате. Сначала отменили авансы, затем задержали зарплату на две недели, в следующий раз – на полтора месяца. И пошло – не остановить.

– Я вообще, получается, могу машину купить запросто, – по привычке возмущается, переодеваясь, Костя Сергеев. – Мне должны десять лимонов почти. Хе-хе, бляха, да! Только когда я их увижу? В кармане одна Нищета Ивановна…

Узкая комната-раздевалка, вдоль стен кабинки-вешалки. Рабочие сидят на длинных низких скамьях или стоят, облачаются в грязно-серые спецовки. Наматывают на ноги портянки – в кирзачах носков и на неделю не хватит. Курят. Холодный ветер, влетая через открытую форточку, колышет серый дым дешевых сигарет.

– У тебя жены нет, детей… – ответил Ганин и тут же пожалел, что это сказал. Сейчас Сергеев начнет с новой силой ругаться, слушай его.

Ночная смена оставила подарочек – в форме прикипевший кусок бетона, чуть не четвертая часть всей панели. Наверное, плохо смазали поверхность эмульсией или резко нагрели. Пришлось взять ломики и долбить. Этим занялась одна часть бригады, вторая, в том числе и сварщики, готовили другую форму. Носили со склада пенопласт, укладывали его, соединяли арматуринами.

Цех как отдельный мир: забываешь, что есть за его стенами солнце, свежий воздух, скверики, уютные квартиры. Несколько минут работы, и люди становятся автоматами: они не разговаривают, перестают курить, шум и духота уже не раздражают. Не смотрят на часы в ожидании обеда. Каждый из них знает, что ему делать и что должен делать другой, и они не мешают, не толкаются: вроде бы каждый поодиночке, у них все отлажено. Когда в бригаду приходит новичок, работа на несколько дней расклеивается, начинают нервничать, выбиваются из колеи, но вот новичок втянулся, встал на свое место – и возвращается рассчитанная схема, необходимый порядок.

Одни заняты пенопластом, другие арматурой, сварщики приваривают арматурины друг к другу. Подгоняют форму под бетоноукладчик, из отверстия сыплется густая, аппетитная масса раствора. Его разравнивают лопатами, забивают пустоты. Затем включают вибрацию. Форму трясет, бетон прессуется… Еще порция, еще раз вибрация. Потом – в печь на пропарку. Следующая форма. Снова пенопласт, арматура, вспышки сварки… На соседней линии плиты шлифуют, вставляют оконные рамы. Между линиями тоже кипит работа. Вот здесь щетками и струями воды сдирают бумагу с внешних панелей, на панели остаются маленькие белые, голубые квадратики – декоративная облицовка. Вот идет погрузка плит на грузовики, которые загоняют в огромные ворота в торце цеха; сейчас загрузят и повезут на стройку. Вот стоят аппараты точечной сварки, здесь собирают из арматуры сетку, чтобы плита была прочнее. Рядом станок для резки арматуры. На станке надпись белой краской: «Ласточка! Пятьдесят тысяч км без ремонта!» Надпись была и тогда, когда Ганин ходил сюда по пятницам на практику; интересно, сколько еще протянет эта «ласточка»…