Читать книгу "Темные силы - Михаил Волконский"

— Когда же мне ехать? — спросил Крыжицкий.

— Через три дня.

— Я уеду через три дня! — тихо сказал Крыжицкий.

Глава XXXIII

Не знала бедная Анна Петровна Савищева, какое несчастье навлекает она на себя, вступая в дело с Крыжицким. Не знал также и ее сын, что метрическое свидетельство, взятое им потихоньку и переданное Агапиту Абрамовичу, послужит орудием страшной махинации, которая приведет к совершенно неожиданной катастрофе.

Мать Анны Петровны тоже не подозревала, выдавая ее замуж за графа Савищева, что подчистка на метрическом свидетельстве, сделанная ею из ложного стыда, чтобы скрыть года дочери, что было, в сущности, совсем не нужно, готовит ей в будущем тяжелый, почти смертельный удар.

Занявшиеся судьбой графини, то есть, главным образом, ее состоянием, люди с разноцветными кокардами, действовавшие под председательством своего Белого руководителя, обладали силой, которая заключалась, во-первых, в деньгах (они умели их не жалеть, когда нужно), во-вторых, в хитром и ловком расчете и, в-третьих, в далеко не совершенном устройстве разных официальных учреждений того времени, в которых можно было обделывать темные дела с помощью мелких служащих.

Эти мелкие служащие в суде, в сенате, в консистории, разные писцы и подьячие получали нищенское содержание и восполняли его путем взяточничества и подачек. По своему служебному положению они были людьми незначительными, но могли сделать все, потому что имели доступ к документам и могли поэтому преобразовать любое дело так, что высшие чины, с полным беспристрастием и вполне согласно закону, принимали решение, какое было нужно этим мелким, но всесильным людям.

Андрей Львович Сулима опытной рукой управлял армией писцов и подьячих, щедро платя им за услуги.

И вдруг вышло так, что графиня Савищева оказалась повенчанной по якобы подложному метрическому свидетельству, так как в обозначенном году никакой Анны Петровны Дюплон крещено не было. Граф Савищев был женат на Дюплон, но была ли та, которая теперь носила его фамилию, действительно Дюплон, являлось неизвестным, и к этому основному факту был пристегнут еще ряд самых запутанных обстоятельств, на основании которых брак графини Анны Савищевой был расторгнут консисторией, а сама она подлежала суду за подделку метрического свидетельства.

Все это совершалось под покровом строжайшей канцелярской тайны, в душной и затхлой атмосфере канцелярских комнат, среди пыльных и грязных дел, грязных и по существу своему, и по внешнему виду.

Только когда все уже было кончено, грянул над Анной Петровной гром, непредвиденный и совершенно неожиданный.

Выдался в августе хороший, теплый день, и графиня вышла в свой сад с заехавшей к ней, по обыкновению, Наденькой Заозерской. В саду пахло палым, осенним листом, сыростью древесной коры и испарениями оттаявших ночных заморозков. Графиня, в капоре и в теплой домашней душегрее, сидела с Наденькой в беседке, на фронтоне которой красовалась надпись: «Храм любви и размышления».

— Нет, графиня, — говорила Наденька, — я не верю, чтобы он оказался недостойным человеком!.. Вспомните его правдивые, откровенные глаза и как он смело и открыто говорил и судил обо всем!

— Да я ведь не знаю, миленькая, — утешала ее графиня, — конечно, может быть, что все это — одни рассказы; странно немножко, почему он это вдруг исчез?

— Да он вовсе и не исчез!.. На днях я видела у Нарышкиной молодого Дабича, и он говорил, что встретил его недавно и что он такой же, как и был!.. Этот Дабич очень милый, по-моему!

— Ну, вот видите как хорошо! — искренне обрадовалась Анна Петровна. — А Костя почему-то не любит этого Дабича!

Наденька Заозерская замолчала и устремилась взглядом перед собой, как бы пристально вглядываясь в даль, хотя эта даль и была заслонена деревьями и видневшимся за ними домом.

— Бывает, — начала она опять немножко не своим глухим голосом, словно пророчествуя, наподобие Пифии, сидящей на треножнике, — бывает, что человека вдруг окружают темные силы и стараются, чтобы он пал. Но это не значит, что сам человек дурен. Напротив, он борется с темными силами!.. Я думаю, это земное искупление!..

Наденька на положении вполне оперившейся девицы, которая выезжает одна в карете с ливрейным лакеем, считалась умною и потому философствовала.

Графиня любила ее рассуждения, хотя довольно смутно понимала их, но именно потому, что они были ей неясны, она относилась к ним с особенным уважением. Но теперь для графини в отношении Наденьки не было уже ничего скрытого. Она была поверенной ее тайны и знала, что Наденька Заозерская была «заинтересована», как тогда говорили, этим милым Сашей Николаичем, которого вдруг почему-то невзлюбил ее Костя. Однако она надеялась, что все это уладится, потому что, по ее мнению, там, где была любовь, все должно было быть хорошо.

Наденька, случайно выдав себя графине, была рада тому, что могла говорить с ней о своей сердечной тайне. Кроме как с графиней, ни с кем другим она бы не могла этого сделать.

И вот, когда они сидели так в «Храме любви и размышлений», на дорожке сада показался молодой граф Савищев. Он был без шляпы, шел быстро и держал в руке какую-то бумагу. Его лицо было взволнованно и растерянно настолько, что это превышало меру, возможную для хорошо воспитанного порядочного человека.

Заметив это, графиня издали его спросила:

— Что с тобой, миленький?.. Что там случилось?

— Я не знаю, маман… Это что-то невероятное… — заговорил Костя подходя. Увидев Наденьку, он было остановился, но сейчас же продолжал опять: — Впрочем, может быть, именно Надежда Сергеевна поможет нам через свою тетушку! Единственное средство — довести до сведения государя и просить его…

— Да что такое, миленький?..

— Вот, прочтите, — Савищев подал матери бумагу.

Та долго разглядывала ее и вернула сыну.

— Я ничего не понимаю, мой друг! Во-первых, что значит «расторжен»?

— Уничтожен, маман!..

— Ну-с, тогда это недоразумение!.. Каким образом уничтожен, когда я — графиня Савищева, и все это знают! Это какие-нибудь шутки этих… как говорил Крушицкий… иезуитов! Ты вызови Крушицкого, он все объяснит и уладит!

Графиня все еще не могла привыкнуть называть Крыжицкого как следует и путала его фамилию.

Услышав предложение матери, Савищев произнес:

— Во-первых, Крыжицкий уехал по делам надолго в провинцию, а во-вторых, тут Крыжицкий ничему не поможет, а только один государь!..

— Ах, погоди, друг мой, ты говоришь совсем не то!.. Я просто поеду к князю Алексею, и он все выяснит! Зачем непременно думать дурное?

— Да не думать, маман!..

— Ах, миленький! Ведь мы ничего никому дурного не сделали! — воскликнула графиня. — Нет, скажи! Разве мы сделали кому-нибудь дурное?

— Нет, — ответил Костя.