Читать книгу "Месть Танатоса - Михель Гавен"

— Да, конечно, это ее выбор — все очень гладко получается. Но в сущности-то он ничего не значит. Он ничего не меняет, Отто. Останется тот же плен, та же клетка, пусть из золотых прутьев, но та же неволя и та же смерть в завершение, только не сразу, не сейчас, а чуть попозже. Немного свежего воздуха, немного секса и сытный обед перед казнью. По-моему, пусть уж лучше она умрет в лагере, как распорядится судьба, правнучкой Бонапарта или, как его там, австрийского императора, чем здесь в Берлине, подстилкой для пьяных солдат. Ну, ладно, допустим, офицеров.

— Мне кажется, Алик, — Скорцени криво усмехнулся уголком рта. Скулы его напряглись. Шрам на левой щеке стал заметнее, — под влиянием Ирмы ты становишься слишком сентиментальным даже для немца, хотя наша сентиментальность известна повсеместно. Судьба тут ни при чем. Если эта женщина — заключенная концентрационного лагеря, она умрет. И не как распорядится на то Судьба, а как распорядится начальник лагеря или кто-либо из более высокого начальства. Но пока я не хочу, чтобы она умирала. Что касается моего личного отношения, да, отчасти оно присутствует. Но это не главное. Я отнюдь не собираюсь отпускать ее в Париж. Она и ее дети должны послужить Германии. И ты не хуже меня знаешь, что это единственное условие, при котором мы имеем право и возможность облегчить ее участь. Что будет дальше — посмотрим. Все. Хватит курить. Звони Ирме. Она уже заждалась тебя. Поедем ужинать.

— Хорошо. Ужинать так ужинать, — Алик снял трубку телефона и набрал номер. — Признаюсь, под конец ты все-таки испортил мне настроение. Алло, это я. Ну что, ты готова? Так собирайся скорей, мы сейчас заедем за тобой. Побыстрей там, ладно? — он положил трубку на рычаг.

— А кстати, знаешь, если за мою сентиментальность, которая тебя так раздражает, или за мой язык, который досаждает Шелленбергу, меня в конце концов попросят оставить службу в разведке, — заговорил он шутливо, чтобы разрядить ситуацию. — Я присмотрел себе одно очень тепленькое местечко: тут, я слышал, недавно ввели должности «спецуполномоченного рейхсфюрера СС по обеспеченью поголовья собак» и «унтерфюрера по борьбе с комарами и жировыми отложениями на ягодицах у женщин завоеванных территорий». Насчет собак я не знаю, не уверен. Наверное, это опасно, могут ведь искусать, а вот с жировыми отложениями — хорошая должность, работа, должно быть интересная, творческая…

Скорцени рассмеялся:

— Действительно, тебе подходит. Тебя еще в «Лебенсборн» не вызывали размножаться?

— Вызывали. Давно, правда. Но я сразу сказал, что размножаться не могу, так как у меня работы много, а потому не всегда получается — некогда сосредоточиться. А им надо, чтоб постоянно. Ну, посочувствовали, обещали помочь. Я вот до сих пор жду, может, все-таки помогут… А вообще, я бы это дело начинал с самых верхов. Чтобы личным примером, так сказать. Вот было бы веселье. Главное, с пользой для рейха…

Скорцени поднялся, подошел к шкафу, надел высокую черную фуражку с раскинувшим крылья серебряным орлом на тулье и пристально посмотрел на Науйокса:

— Умеешь ты давить на совесть, Алик, — сказал возвращаясь к теме. — И хотя нас давно освободили: от этого предмета, тебе всегда как-то удается задеть то место, где он когда-то был. В одном ты прав: не для того я хочу забрать Мари из лагеря, привлекая к этому Шелленберга и самого Гиммлера, чтобы провести с ней ночку-другую, а потом бросить на произвол судьбы. Это можно было бы сделать проще, не утруждая себя хлопотами и доказательствами. Как раз так, как ты мне недавно советовал: перевести ее в лагерь поближе или даже поселить в Берлине, как поступают другие: «золотая клетка» и полная зависимость от «хозяина» — то, в чем ты меня сейчас упрекаешь. Но я не только из деловых соображений хочу, чтобы она работала на нас. Если она будет принята на службу, она станет наравне с нами, Алик. Ей присвоят звание, и ее судьба будет зависеть только от ее профессиональных качеств и от всего того, от чего зависит судьба каждого из нас. А это, согласись, почти свобода. Она будет получать жалованье и сможет быть независимой настолько, насколько независимы и мы. Не говоря уже о том, что будет обеспечена судьба ее детей. Это уникальный вариант, Алик, действительно исключительный. Его можно предложить не каждому заключенному. Практически никому, кроме нее. Ее происхождение, профессиональные качества и тот весьма ценный научный потенциал, которым она обладает и который соответственно может быть использован нами в работе, позволяют обратиться в верховное командование с просьбой пересмотреть ее дело. Если такая возможность существует, ей надо воспользоваться, Алик. Обязательно.

— А если она согласится работать, но не согласится жить с тобой? — поинтересовался Алик испытывающее, но Отто ответил ему спокойно.

— Я не собираюсь вынуждать ее силой. В том-то и заключается разница, что если Шелленберг сочтет ее полезной для дела, он уже не допустит, чтобы ее вернули в лагерь только из-за того, что она не хочет с кем-то жить. Он ей подберет, с кем она захочет. Или она сама выберет себе мужчину, или предпочтет остаться одна. Это будет ее право. Главное — убедить Шелленберга. И если подтвердиться, что она действительно Мари Бонапарт, я думаю, все решится скоро. У нас достаточно этих принцев в высоких чинах, которые только имеют звание и состоят в СС исключительно в рекламных целях, для престижа, в том числе и ее предполагаемый родственник принц Кобург-Готский. Думаю, его генеральское жалование не сильно сказывается на его благосостоянии. Пусть будет хоть один дельный человек королевских кровей. Кстати, необходимо устроить им встречу с принцем Готским. Представляю его разочарование, когда он поймет, что его виды на наследство бесследно растаяли. Однако, — он посмотрел на часы, — нам пора ехать. Давай, одевайся.

Потом взял плащ, подошел к столу и, сняв трубку, приказал адъютанту:

— Раух, распорядитесь, чтобы мою машину подали к подъезду. Мы едем ужинать. Благодарю.

* * *

Молодой шеф внешней разведки СД, тридцатилетний бригадефюрер Вальтер Шелленберг со скучающим видом смотрел в окно комендатуры лагеря «O-Z-242» на покрытый лужами пустынный серый плац и мрачные стены бараков. За его спиной тихо переговаривались адъютант Шелленберга гауптштурмфюрер СС Ральф фон Фелькерзам и сопровождающий генерала в поездке профессор психиатрии Максим де Кринис.

В ожидании, пока Раух свяжется с Берлином, оберштурмбаннфюрер СС Отто Скорцени присел на край стола, сдвинув бумаги в сторону, и молча курил, строго поглядывая на бледного от волнения коменданта. С не менее скучающим видом, чем сам шеф, штандартенфюрер Науйокс прохаживался по комнате, негромко насвистывая мелодию из лирического репертуара Марлен Дитрих.

У дверей кабинета застыли автоматчики. Время от времени в полутемном коридоре появлялись испуганные лица сотрудников комендатуры и тут же исчезали. Бригадефюрер Шелленберг приехал в лагерь неожиданно, без предупреждения. К его визиту не успели подготовиться. И в первые минуты, увидев въехавшую на территорию лагеря кавалькаду автомашин с номерами берлинской ставки, снующих адъютантов, многочисленных охранников и целую группу офицеров в высоких чинах, окруживших молодого человека в штатском, Габель не сразу сообразил, что происходит и кто перед ним.