Читать книгу "Я дрался в Сталинграде. Откровения выживших - Артем Драбкин"

Действительно, так и получилось: они, может быть, и не отпустили бы… но они, когда сюда подскочили, видят — аэродрома-то не видно — я метров на восьмидесяти скатился вниз — и все! Но мне повезло еще, что дежурил как раз офицер-летчик, лет 35, молодой. Подъехали офицер, двое солдат и переводчик с Украины. Офицер говорит, а тот переводит с грубостью такой: «Что тут делаешь?» Я объясняю: «Козочек пас, задремал, а они побежали, и я их возвращаю». Офицер так смотрит. А этот козел меня и выручил — он лезет ко мне. Он создал легенду: что раз он лезет, значит меня знает, а козы к нему вроде, и они меня знают, и значит я не вру. Этот офицер понял, посмотрел и немного заулыбался. Я так подумал, видимо, у него дети были, потому что он так на меня смотрел то умиленно, то серьезно, а тот украинский переводчик свое: «Пан офицер, что тут разговаривать, надо вести в комендатуру». Офицер молчит. Махнул ему рукой, что-то сказал, ну, я думаю, что сейчас все — уйду.

Потом как оглянулся, а бабка уже бежит с палкой: «Ах ты гад! Ах ты паразит!» Ну, я думаю: все пропало, сейчас она подбежит: украл и туда-сюда… А она, оказалась, бабка такая, у нее двое сыновей воевали, ростовчанка, эвакуировалась сюда, потом ей медаль дали «За оборону Сталинграда». Она потом еще нашим помогала, я подсказал, где она жила, она офицерам-немцам носки вязала, закрепили за ней легенду, и она своя там была. Она очень много помогала, как потом мне стало известно.

Она подбежала и давай разыгрывать: палкой изо всей силы по спине. Потом говорит: «Ну, что, сыночек, мне оставалось делать? Не поверили б иначе!» И орет: «Я тебе сколько говорила!» И палкой одно бьет. Хорошо на мне фуфаечка рваная была, еще более-менее, но синяки потом все равно были. Офицер переводчику говорит: «Пусть уходят!» А тот ему: «Надо забирать!» Офицер: «Я сказал, пусть идут!» И этот переводчик подошел ко мне и как меня толкнет: «Ух, гаденыш, повезло тебе!» Он как чувствовал. И еще под зад мне как дал! Мы и пошли. Она идет и вроде так все хлопает по спине, кричит и говорит: «Ты иди и не оглядывайся!» Они еще постояли, посмотрели, в машину сели и уехали. Мы вниз спустились.

Тогда передвижение было в городе еще более-менее, а в деревне вообще уже немцы установили такой порядок, что у всех были пропуска, агентура своя была, стукачи, и если появлялся посторонний человек, то сразу должны были докладывать. Мне к ней туда никак нельзя было. Она была с одного из хуторков под Мариновкой, там их много было. Она мне рассказала все.

В этом районе дед жил, а у деда внучка была, разведчица наша, с радиостанцией. Я должен был к ней выбраться, чтобы передать информацию. Я к этому дедушке пришел, представился, пароль был. Он оставил записочку, я написал данные на бумажке, а он передал.

Меня только дня через четыре вывели в Бекетовку. Когда выходил оттуда, смотрю: самолеты полетели в сторону аэродрома, и начали бомбить. Ну, все, думаю, сработало! Радостный! Иду, сам себя не чувствую, а холодно, морозец уже был, сентябрь все-таки. А радость такая, хоть и голодный был. Вот когда свободен, отдыхаешь, ну никаких сил нет, а в такой момент, как силы откуда-то появляются, начинаешь идти — усталости нет.

В Бекетовку перебрались мы, оттуда за Волгу, там отдохнул под Красной Слободой, 3–4 дня всего дали, а потом вернули опять сюда на этот берег.

Такой момент был. Я не так часто видел больших лиц. Полковая разведка, а уж Родимцева — так издали, и все. А тут мне говорят: «Собирайся!» Ведут меня. Тут, где мост у нас через Волгу сейчас, и если из-за Волги ехать, то справа была гостиница. Еще в газетах все писали, что хотели все засыпать этот пункт командный Родимцева, там большая труба, но кое-чего восстановили. А армейский КП был, если от стадиона, где гостиница «Турист», а от стадиона туда вниз к Волге, вот там тоже было вырыто КП большое. Это дальше, чем Нефтесиндикат. Смотрю, Родимцеву представляют. Подошел, руку пожал, обнял. Спрашивает: «Покормили?» — «Покормили!» — «Ну, пойдем!» А куда — не знаю. Вот один раз тогда я имел честь встретиться с Василием Ивановичем Чуйковым.

Пацан-то еще тогда был. Я не считал себя взрослым, и мне даже порой неудобно было. Солдаты — 20–22 года, они пацаны были, а я их считал дядями. А тут привели всех, и все так на него умиленно смотрят. А я иду. Не было того, что я собой гордился, я иду, мол, герой! Я иду и не пойму: что ж я такого особенного сделал! Для чего же меня ведут? Наверное, какое задание дадут… Иду уже и фантазирую. Тут адъютант говорит: «Ну, сейчас Василий Иванович придет». Он входит: «Ну, где тут?» Подходит ко мне — как обнял! А я за спину: «Ой!» — «Чего?» — «Да бабка била!» — «Это та бабка с козами? А ты будешь еще, жулик, воровать коз? За это бьют!» И смеется. Ко всем обращается: «Ну, разве мы не победим?! Вон они какие!» И с такими шутками обнял, поцеловал меня и спрашивает: «Ты что хочешь, какую награду?» Я вот честно говорю, не думали тогда ни о каких наградах. Вообще в Сталинградской битве очень мало было награждено. Все время отступали же. Только после Сталинградской битвы начали награждать. Здесь вся 10-я дивизия НКВД погибла и только 368 человек награждены. Ни одного Героя нет.

Опять спрашивает: «Ну, что тебе?» А я смотрю у него такая… тогда габардиновая форма была хорошая — материал такой — гимнастерка хорошая… И говорю: «Вот такую гимнастерочку хочу!» (смеется). А он: «Это все тебе?» — «Да не, без знаков, а просто габардиновую!» — Он поворачивается и смеется: «Ну, что с ними делать? Вот так! Завтра к утру отвезете в 13-ю и вручите ему такую гимнастерку!»

Тогда же и фотографироваться особо было нельзя и негде. Но мне сделали фото и отдали потом — одна-единственная. Потом судьба такая, что пошел и пошел, все время в разведке. Фотографий нет больше. Вот она единственная — в габардиновой гимнастерочке.

Тогда дали мне гимнастерку и наградили медалью «За отвагу», а чтобы «За отвагу» получить, до этого еще медаль была «За боевые заслуги». Минуя эту, мне сразу «За отвагу» дали.

Второй серьезный случай был на Красных казармах, после этого вскорости. Немцы оборудовали там госпиталь и новейшую технику стаскивали туда. И никак нельзя подойти, овраги были… А у меня брат отца работал в Красных казармах, служил военным врачом. Вот и сейчас там есть дом 3-этажный за территорией, там жили комсостав и врачи. У них сынишка был лет пяти. Я к ним в гости ходил и с ним игрался. А когда стали разрабатывать, как попасть, все на меня выходили, я-то город знаю. И когда ко мне пришли, я им рассказываю про дядю, и ухватились за эту возможность — за легенду — если вдруг немцы задержат, то я иду туда. Там жители некоторые остались в домах, немцы использовали их, то они скажут, что меня раньше видели. Мне и поручили разведать.

Очень трудно было. По оврагам как-то прошел. Когда наши отступили, в этой квартире кто-то посторонний жил, а потом и немцы жили. Некоторые жильцы в основном в подвале и на первом этаже остались, а везде немцы там были. Ночью проник туда, сумел на чердак пройти. С чердака прекрасно все разглядел.

А там скопление: и «ванюши», и танков много. В этот раз все, казалось, все узнал и мог уйти. И вот тебе на! Только я вышел утром рано, в сарайчик хотел зайти, а за сараем там доска отодвигалась и тропинка в овраг. Только к сараю подошел, а из подъезда выходят двое немцев. У одного катушка висит с проводом и он идет и говорит в трубку, а на катушке провод разматывается. Закричали: «Стой!» Я глаза вытаращил и остановился, ухватил доски: «Дрова, дрова несу!» — «Куда?» — «Да вот сюда! Деду!» А деда потом этого видел, про которого я сочинял, что ему помогал с дровами. А тот кричит: стой и все! Стоит, крутит провода. Смотрю, подлетает машина, офицеры. Они забеспокоились, понятно же, место такое. Офицер с переводчиком: «Кто такой, откуда?» Давай меня водить по квартирам, а все же видели меня, знали. Я говорю, что пришел, а живу там.