Читать книгу "Ключ от бездны - Илья Масодов"

В сумерках авиация начинает бомбить окраины. Уставшая до беспамятства, Люба засыпает в подвале под грохот разрывов. Она спит, а ее ужасный штаб продолжает раздавать бесчеловечные приказы, и все новые толпы мертвых движутся к окраинам города, откуда снова вползают танки и боевые машины пехоты, поддержанные массивным минометным огнем. Около полуночи приходит весть о гибели Жанны, даже тела ее не удалось отыскать, потому что при следующем налете развалины вокруг сгоревшего самосвала превратились в каменное крошево. Посланцы с окраин рассказывают, что живые применяют теперь белый химический дым, от которого мертвые коснеют, будто замороженные, и что с юга наступают специальные танки, которые вместо снарядов мечут сплошной огонь, но земляная пехота по-прежнему сражается стойко, рассыпается по развалинам и выходит оттуда внезапно и всем скопом, чтобы перейти к ближнему бою, в котором она неистребима. Где-то на востоке земляные погнали перед собой под минометы пленных школьников, и враг в панике бежал, понеся большие потери, там же некий Семен Пивоваров, бывший металлург, захватил целый вертолет, который опрометчиво опустился на площадь, чтобы подобрать нескольких людей, тогда озверевший Пивоваров ворвался внутрь машины и голыми руками растерзал весь экипаж, после чего выпустил боевую ракету в наступающие танки противника и взорвался вместе с вертолетом при попытке выпустить вторую.

Около полуночи, невзирая на близкие разрывы бомб, среди развалин машиностроительного завода собирается огромная толпа мертвецов, преимущественно женщин, которая начинает трудиться в кромешной темноте по четко установленному Наташей плану и через каких-нибудь полчаса среди проваленных металлических конструкций возникает нечто напоминающее огромное колесо со спицами, расходящимися во все стороны света, даже в те, которым еще не придумано названия. Наташа раскрывает свою книгу и читает оттуда что-то вслух, отчего колесо начинает медленно крутиться само по себе и воздух над ним раскаляется до невыносимого жара. К колесу со всех сторон гонят немощных стариков и малых детей, и бросают их на спицы, страшно смотреть, как они, дрыгаясь и визжа, живьем изжариваются на колесе, как лопается кожа и шипит испаряющаяся кровь, трескаются животы и грудные клетки, и хрипящие еще тела чернеют, превращаясь в уродливый уголь. Колесо же вращается все быстрее, воздух накаляется все больше, так, что несколько мертвячек сгорают, оказавшись слишком близко от простой машины погибели, пока наконец столб угольной пыли не поднимается в ночное небо, и десятки самолетов рушатся тогда на разбитые ими дома, кружась в гигантском смерче подобно опавшим листьям.

— Смерть! — вопит Наташа, падая на колени и закинув голову назад, книга хлопается ей в бедра, лицо выворачивается чуть в сторону, чтобы подставить помутневшим от дыма звездам бледный изгиб шеи. — Убивай!

Летчики потом окрестят крутящиеся неземной силой колеса «чертовыми мельницами». Станут рассказывать, что когда самолет, потеряв управление и переворачиваясь в воздухе вокруг своей оси, начинает слепо падать вниз, к бессердечно ожидающей его материнской тверди, летчикам, перешедшим в другое, потустороннее измерение ужаса, начинают сниться сны, сны о бескрайних, золотых полях, где во весь рост стоит уже созревший хлеб, о покинутых деревенских избах прямо посреди полей, с покосившимися рамами и упавшими плетнями, о поглощенных пшеницей садах, о солнце, мягко и торжественно сияющем в небесной чистоте, о ласточках, собирающих над золотым морем колосьев невидимый, понятный только им одним урожай, их тонкие острые крылья, как серпы, чиркают в жарком воздухе вечного дня, а на небесах горят звезды, молочно-яркие, видно, отчаявшись ждать захода солнца, они увеличением яркости приспособились к новым условиям жизни при вечном дне, подобно цветам, что перестают следить за светом дня и начинают распускаться ночью.

Ни один летчик не догадывается, где находится этот странный ослепительный мир, и они гибнут, с размаху врезаясь вместе с многотонной массой металла в дно, а ведь все необычайно просто — бездна близко, она так близко стала теперь, как никогда, раньше надо было идти и идти, изредка находились, конечно, люди, которые хотели увидеть ее, остановиться на последней границе отчаяния и посмотреть вниз, туда, где пространство теряет само себя в бесконечном падении, где уже не о чем думать и говорить, где обрывается все сущее и без крика, онемев в смертной тоске, исчезает, чтобы никогда не возвратиться назад, слышишь, слышишь? Это пение птиц бездны, совсем не похожих на наших, или это не птицы вовсе, какое право имею я так их называть, но кто, стоя теперь на краю бездны, уличит меня в смешении понятий, ведь это — бездна для всех нас, и для тебя тоже. Когда мы падем в нее, никто не вспомнит о том, что мы были, потому что не останется никого, кто мог бы вспоминать. И довольно считать пространство вместилищем наших тел, пространство — это космический огонь, говорю я вам, сегодня он тут, а завтра — где-то, где его не отыскать, а ты думаешь, что умер, нет, пространство твое умерло, время умерло, Бог умер, но не ты, ты не умер, потому что ты не знаешь, что такое смерть, так остановись же на краю бездны и вслушайся в пение ее птиц, и для этого тебе уже не нужно никуда идти, бездна близко стала теперь, некоторым достаточно просто выглянуть из окна, чтобы бесконечное падение захватило их, некоторым достаточно войти в воды реки, чтобы провалиться в безвоздушную плазму скорби, а кому достаточно просто встать на стул посреди комнаты, чтобы увидеть другими глазами деревья за окном, и небо, это зеркало пустоты, которое только отражает разверзшуюся пропасть живых душ, а если в душах наших не было бы пропасти, небо светилось бы множеством огней, как раньше, как там, на другом краю, куда ты еще не дошел.

Я лишь на мгновение перестал вспоминать двух маленьких отважных девочек, Любу и Наташу, ведущих войну против всего мира, но сейчас вернусь к ним снова, так хочется напоследок заглянуть им в глаза, все время напоминающие мне страшный свет неизвестных звезд, увидеть, как ветер мимоходом раздует пушистые волосы и школьные платья, услышать их тонкие, стремительные, как вихрь победы, голоса. Взгляд ко взгляду, щека к щеке, любовь к любви. Круглое огненное знамя в небесах.

То ли в четыре часа утра, то ли в пять Люба просыпается в своем подвале, при свете одной свечи. Электричество давно пресеклось в разрушенном городе. Перед Любой стоят верные ей мертвецы, она уже не помнит их лиц, но ощущает, что власть ее над ними безгранична. Они держат за руки худую старуху, глаза которой остекленевше горят во мраке. Видно, что старуха умерла уже давным-давно, лоб ее выгнил до кости, нос отвалился, из одежды не истлело лишь то, что намертво вмерзло в слежавшуюся плоть, повсюду на теле ее видны обрывки корней, долго евших ее под землей.

— Бездна под нами! — неистово визжит старуха у Любы в голове, при этом рот ее инстинктивно приоткрывается и оттуда сыпется земля. — Последний наш день идет, мой и твой! — тело старухи забивает бешеная дрожь. — Бог бьет, Бог бьет, Бог убивает! Бездна под нами! Бог бьет, Бог бьет, брызжет кровь в небо!

— Чего тебе? — шепотом спрашивает Люба, чувствуя внутри родной, мертвой старухи незнакомую силу.

— Ты яблоко ела, теперь дерево идет к тебе! Земля идет к тебе, дерево на себе несет! Вон оно, вон, солнце следует за ним! Бездна поглотит, Бог убьет! Где ведьма, что поворачивает небо? Найди ее! Она виновна тем, что родилась! — старуха кривится, вываливая изо рта землю, которая уже грязна от крови. — А разве мы все, мы не виновны тем, что родились? Но я сильна, я умру раньше! Вот она, бездна, здесь, под ногами! — старуха дергается, вывернувшись в стискивающих ее руках и безжизненно заваливает голову назад, уставившись туда, где при ярком свете должен быть виден потолок.