Читать книгу "Ночь оракула - Пол Остер"

После больницы со мной бывали случаи потери концентрации, но, конечно, не с такими фатальными последствиями. Вместо того чтобы держать конверт в руке, я сдуру засунул его в слишком мелкий боковой карман, и теперь рассказ Джона валялся на грязном полу, а во что его превратят подошвы половины обитателей Бруклина, пока поезд доберется до конечной станции «Кони-Айленд», лучше не думать. Такому нет прощения. Джон доверил мне единственный экземпляр неопубликованного рассказа, который, с учетом академического интереса к его творчеству, наверняка стоил сотни, а то и тысячи долларов. Что я ему скажу, когда он поинтересуется моим мнением? Он сказал, что если рассказ мне не понравится, я могу отправить его в корзину, но то была дежурная гипербола, просто шутка, снижающая пафос в разговоре о собственной работе. Понравился мне рассказ или нет, в любом случае он потребует его назад. Как я могу возместить причиненный ему ущерб? Если бы мне кто-то подложил такую свинью, моим первым желанием было бы задушить этого человека.

Не успел я оправиться от удара, как дома меня ждало новое потрясение. Наша входная дверь была распахнута настежь. Сначала я подумал, что Грейс, нагруженная продуктами, прошла сразу на кухню и забыла за собой закрыть. Но беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы понять: Грейс здесь ни при чем. Кто-то залез в квартиру — воспользовался пожарной лестницей и фомкой открыл окно кухни. На полу валялись книги, черно-белый телевизор исчез, а от фотографии Грейс на каминной полке остались жалкие клочки, разбросанные по дивану. Это было похоже на личную месть озлобленного вандала. Из книг пропали самые ценные — романы Траузе и других моих друзей и коллег по цеху с автографами авторов, а также первые издания книг: когда-то подаренные мне Готорн, Диккенс, Генри Джеймс, Фицджеральд, Уоллес Стивенс, Эмерсон. Нет, это не был обычный домушник. Тот, кто нас ограбил, понимал толк в литературе и свой выбор остановил на тех немногих изданиях, которые представляли определенную ценность.

Мой кабинет вроде бы не тронули, зато в спальне учинили форменный разгром. Все ящики комода распотрошили, перевернули матрас, а главное, прихватили висевшую над кроватью литографию Брама ван Вельде, которую Грейс купила в парижской галерее Мейхта. Просматривая содержимое выдвижных ящиков, я обнаружил пропажу шкатулки, в которой хранились ее украшения. Никаких особых ценностей там не было, если не считать бабушкиных сережек с лунным камнем, детского браслетика-талисмана и серебряного ожерелья, которое я подарил ей на последний день рождения. Своей жестокостью и бессмысленностью этот акт напоминал изнасилование: какой-то варвар надругался над нашим заповедным мирком.

Дом и имущество у нас не были застрахованы, и звонить в полицию я не стал. Домовые кражи не раскрываются, так что дело гиблое. Но прежде чем принять такое решение, я выяснил, ограблены ли наши соседи. В доме были еще три квартиры — одна над нами и две на первом этаже. Я начал с нижних соседей. Мне открыла миссис Карамелло. Ее муж, наш суперинтендант, а в прошлом парикмахер, смотрел по телевизору очередной футбол. Их, как можно было ожидать, наша участь миновала. Огорченная моим известием, миссис Карамелло позвала супруга, тот пришаркал в домашних тапочках и вздохом встретил плохую новость. Это наркоманы, предположил он. Говорил я вам, поставьте на окна решетки от этих отморозков.

Двух других соседей тоже не тронули. Так как у всех на окнах стояли решетки, мишень выглядела самоочевидной — доверчивые олухи, пренебрегшие мерами предосторожности. Все нам сочувствовали, но подтекст был очевиден: сами виноваты.

Теперь, когда я мог оценить учиненный в нашей квартире разгром трезвым взглядом, я еще больше ужаснулся от размаха содеянного. Все новые детали разрушения, которые обнаруживались на каждом шагу, усугубляли и без того удручающую картину. Настольная лампа упала на пол и разбилась, от вазы для цветов остались одни осколки, а копеечный тостер и вовсе бесследно исчез. Я позвонил Грейс в офис, чтобы подготовить ее к этому удару, но никто не снимал трубку, из чего я заключил, что она уже едет домой. Не придумав ничего лучшего, я начал понемногу прибираться. Я провозился больше часа — подмел пол, расставил книги по местам, перевернул матрас, разложил все, как было, в ящиках для белья. Я даже радовался, что столько всего успел до прихода Грейс: чем скорее я наведу порядок, тем меньше будет шок. А между тем часы показывали 19.45. Даже если по дороге произошла авария в метро, она бы уже добралась на такси. Да, случались задержки на работе, но она всегда ставила меня в известность, а тут — ни звонка. Я еще раз набрал номер издательства «Холст и Макдермотт» — с тем же успехом. Она ушла из офиса и не приехала домой… кража со взломом вдруг отступила на второй план, осталась в прошлом как досадное недоразумение. Когда стрелка часов перевалила за восемь, мною овладела самая настоящая паника.

Я бросился звонить — друзьям, коллегам по работе, даже ее кузине Лили из Коннектикута, но только Грег, последний, кому я позвонил, обладал хоть какой-то информацией. Грег Фицджеральд возглавлял в издательстве художественно-изобразительный отдел. Утром, сразу после девяти, Грейс позвонила ему со словами, что не сможет выйти на работу из-за одного срочного дела. Она не уточнила, какого именно. Он спросил, все ли у нее в порядке, и она, помедлив, ответила «надеюсь». Грега, который знал ее не один год и откровенно ей симпатизировал (довольно типичный случай гея, почти влюбленного в красивую женщину), ее ответ несколько озадачил. «Это на нее непохоже» — кажется, так он выразился. Впрочем, уловив в моем голосе нарастающую тревогу, он поспешил меня успокоить: Грейс обещала завтра выйти на работу. Не волнуйся, Сидни, сказал он. Если она что-то пообещала, то непременно выполнит. За пять лет, что мы работаем вместе, Грейс ни разу меня не подводила.

Я просидел всю ночь, деморализованный, охваченный ужасом. До разговора с Грегом я был убежден, что Грейс стала жертвой какой-то трагедии: напали хулиганы, сбил лихач, да мало ли что может случиться с женщиной на улицах Нью-Йорка! Теперь ситуация выглядела несколько иначе, но если она не погибла и ее жизни ничто не угрожало, почему она до сих пор не позвонила, не сообщила, где находится? Снова и снова я мысленно прокручивал наш утренний разговор по дороге к метро, пытаясь понять ее непривычно эмоциональные слова насчет доверия, припоминая ее порывистый поцелуй и столь же порывистое бегство. Так ведет себя человек, принявший внезапное, импульсивное решение, но одолеваемый сомнениями, терзаемый неуверенностью. Ее колебания, по всей видимости, были слишком сильны, и она даже не посмела оглянуться — из опасения, что вопрос в моих глазах подорвет ее решимость совершить то, к чему она себя уже подготовила. На это моего ума хватало, а дальше — полный мрак. Для меня Грейс стала загадкой, и поэтому любое предположение мгновенно оборачивалось этакой жестокой мелодрамой, замешанной на моих подсознательных страхах по поводу нашего будущего, которое с каждой минутой превращалось в прошлое.

Она пришла домой в семь утра, когда я уже смирился с тем, что больше никогда ее не увижу. Одетая иначе, чем вчера, она выглядела свежей и эффектной — яркая губная помада, красиво подведенные глаза, чуть подрумяненные щеки. Когда она вошла, я сидел на диване. Это был такой шок, что я потерял дар речи. Грейс улыбнулась — царственно спокойная, абсолютно владеющая собой — и, миновав разделявшие нас несколько шагов, поцеловала меня в губы.