Читать книгу "Планета Ка-Пэкс - Джин Брюэр"

Я знал дантистов, которых трясло от одного вида бормашины, хирургов, с ужасом идущих на операцию. Иногда именно поэтому люди и шли в эти области – подавить в себе страх. Но ни разу в жизни я не встречал пилота, который боялся летать. Я спросил Фрэда, с какой же стати он выбрал именно эту профессию, и вот что он мне ответил: как-то раз, довольно много лет назад, сидя за обеденным столом, я упомянул о том, что страхи лечатся постепенным привыканием к условиям, которые эти страхи вызывают, и привел несколько примеров, в том числе боязнь змей, кладовок, и… да, да, именно боязнь полетов. Когда он был ребенком, я как-то взял его с собой на конференцию в Калифорнию, неподалеку от парка «Диснейленд», понятия не имея, что он страшно боится летать. Вот почему на следующий день после окончания школы Фрэд отправился в аэропорт учиться водить самолеты – он решил сам справиться со своей проблемой. И хотя учебные полеты не помогали, он продолжал летать, пока не получил разрешение на самостоятельный полет, и, перелетев через всю страну, сдал летный экзамен. Но и после всего этого страх не прошел. Тогда он решил, что помочь ему может одно: поступить в летную школу и стать профессиональным пилотом. Фрэд получил диплом коммерческого пилота, стал инструктором, развозил по всему Восточному побережью банковские чеки, как правило, летая среди ночи и в плохую погоду, но через пару лет с не меньшим ужасом, чем прежде, думал о каждом предстоящем полете. Тогда он получил свой, как он выразился, «пассажирский билет» и стал работать на «Юнайтед эйрлайнс». Теперь же, пять лет спустя, после короткой беседы с протом, он пришел ко мне за помощью.

Мы провели в нашей подвальной комнате не один час: играли в пинг-понг и бильярд, метали стрелки в мишень и долго-долго говорили. После девяти лет работы пилотом Фрэду все еще снились ночные кошмары: то он, спускаясь с неимоверной высоты, врезается в землю, то до бесконечности долго летит в пустоте, то нескончаемо падает и падает и никак не достигнет земли.

За четверть века моей практики у меня перебывало множество пациентов, боявшихся полетов. Надо сказать, этот страх среди людей необычайно распространен по очень простой причине: наши предки обитали на деревьях. Поэтому страх падения имел эволюционную ценность – те, которые не падали, выживали и плодились. Большинство людей способно преодолеть этот страх. По крайней мере, он не мешает им жить. Но есть и такие, которые, как бы это ни усложняло им жизнь, ни за что не отправятся туда, куда нельзя добраться на автобусе, поезде или машине.

Я рассказал обо всем этом Фрэду и предположил, что он относится именно к этой последней группе.

Тогда Фрэд спросил меня, что же ему делать.

Я предложил ему выбрать другое поле деятельности.

– И прот сказал мне точно то же самое! – воскликнул Фрэд и впервые за последние двадцать лет обнял меня. – Но он посоветовал мне сначала поговорить с тобой.

Я в жизни не видел своего сына таким счастливым.

Я с облегчением вздохнул, но, похоже, преждевременно. Не успел Фрэд уйти, как, вся розовая после душа, явилась Дженнифер. Схватила кий Фрэда, ударила по шару и промахнулась. Мы играли в бильярд и беседовали о медицинской школе, пока я вдруг не заметил, что Дженнифер не отправила в лузу ни единого шара, чего с ней прежде никогда не случалось.

– Ты хочешь со мной о чем-то поговорить? – спросил я.

– Да, папочка.

Я сразу понял, что разговор будет малоприятным. Папочкой она меня уже лет сто не называла. И к тому же я заметил, что она тоже успела поговорить с протом.

Но Дженни не всегда удается перейти прямо к делу.

– Я видела, как ты обнял Фрэда, – начала она. – Это очень мило. Никогда раньше не видела, чтобы ты его обнимал.

– А столько раз хотелось это сделать.

– Почему же ты этого не делал?

– Не знаю.

– Эбби считает, что ты никогда особенно не интересовался нашими проблемами. Она думает, что это из-за того, что ты целые дни имеешь дело с несчастьями других людей и дома уже не хочешь больше обо всем этом слушать.

– Знаю. Она мне это сказала перед уходом. Но это не так. Я все время думаю о вас. Просто не хотел, чтобы вы считали, будто я вмешиваюсь в вашу жизнь.

– Но почему? Почти все знакомые мне родители вмешиваются.

– Длинная история.

Дженни снова промахнулась.

– Ничего, давай рискнем.

– Ну, это в основном из-за моего отца. Твоего дедушки.

– Что же он тебе такого сделал?

– Он хотел, чтобы я стал врачом.

– Ну и что в этом плохого?

– А я не хотел быть врачом!

– Пап, как он мог заставить тебя стать врачом? Он умер, когда тебе было не то одиннадцать, не то двенадцать, верно? – Ее голос чарующе дрогнул на «одиннадцать» и «двенадцать».

– Верно, но он посеял семена, и они росли и росли. Я не мог с ними справиться. Я чувствовал себя виноватым. Я, наверное, хотел прожить за него непрожитую им жизнь. И еще я это сделал для матери – вашей бабушки.

– Я не думаю, что можно за кого-то прожить жизнь. Но если это тебя утешит, должна тебе сказать, что ты очень хороший врач.

– Спасибо. – На этот раз промахнулся я. – Между прочим, ты ведь пошла в Высшую медицинскую школу не из-за меня, верно?

– В какой-то мере из-за тебя. Во всяком случае, не потому, что ты этого хотел. Я всегда считала, что ты этого не хотел. Ты никогда не брал меня к себе в кабинет, никогда не водил по больнице. Может быть, именно поэтому мне и стала интересна медицина – она казалась загадочной.

– Мне не хотелось повторить ошибку моего отца. И если я тебе этого еще не успел сказать, то скажу сейчас: я очень рад, что ты решила стать врачом.

– Спасибо, папочка. – Она снова промахнулась, послав по ошибке в лузу белый шар. – А что бы ты стал делать? Я имею в виду, если б не пошел в медицину?

– Я всю жизнь хотел стать оперным певцом.

И тут она улыбнулась нежной улыбкой своей матери, той самой, которой та улыбалась, когда хотела сказать: «Как это мило».

Я даже рассердился:

– А что такое? Ты считаешь, я не смог бы стать певцом?

– Я считаю, что каждый человек должен быть тем, кем он или она хочет быть, – ответила Дженнифер, уже без улыбки. – Об этом я и хотела поговорить с тобой.

И, ударив по двенадцатому номеру, промахнулась дальше некуда.

– Ну, давай! – подбодрил ее я.

– Нет, теперь твоя очередь.

– Я имел в виду, скажи мне, в чем твоя проблема.

И тут Дженни кинулась ко мне на грудь и горько заплакала:

– Папочка, я лесбиянка!

Была уже почти полночь. Я помню время потому, что вслед за этим явился Фишка. Он тоже вел себя как-то странно, и я приготовился к очередному признанию. Правда, Фишка с протом не разговаривал.