Читать книгу "Голос ангела - Андрей Воронин"

– Ты чего вскочил?

– Черти проклятые! – сказал муж.

– Кузьма, какие черти? Я тебе сейчас водички холодной принесу. Ложись, спи.

По лицу Кузьмы Пацука катились крупные капли пота, подушка была мокрая, словно на нее опрокинули стакан воды. Когда жена вернулась с кружкой холодной воды, Кузьма сидел, свесив ноги и положив тяжелые кулаки на колени. Он пристально смотрел в темный угол. Жена, сама того не желая, посмотрела туда же. “Угол как угол…"

– Свет зажги, – сказал муж, не отводя глаз.

Щелкнул выключатель ночника, комнату залил призрачный зеленоватый свет. Кузьма Пацук был похож на покойника. Голова с высокими залысинами была мертвенно бледна, пот уже высох.

– Да что с тобой такое?

Чашка стучала о зубы, вода текла по подбородку, капала на майку.

– Давай-ка, я тебя попою. Привиделось что-то?

– Ой, привиделось. Такой ужас!

– Расскажи, легче станет.

– Не могу, – упрямо сказал Кузьма, хватая жену за руку. Остатки воды пролились на постель. – Запомни, никому ни слова!

– О чем это ты?

– Запомни, никому ни слова! – упрямо повторил мужчина, скрипя зубами.

Женщина передернула плечами и подумала: “Раньше такого с ним не бывало. Может, “Скорую” вызвать?"

Потрогала лоб. Он был холодный, как качан капусты, принесенный с улицы в дом".

– Ложись. Я тебя укрою, сейчас принесу еще одно одеяло, согреешься.

Женщина перевернула подушку, уложила мужа, поплотнее укутала его двумя одеялами и села рядом.

– Ложись, не сиди. Свет не гаси, не надо выключать лампочку. Мне страшно, – и Кузьма виновато отвел глаза в сторону.

– Натворил чего? – спросила жена.

– Нет, нет, ничего, просто страшно, – поторопился с ответом Кузьма. Чтобы прекратить расспросы, он натянул одеяло на голову.

– Задохнешься, дурачок.

– Отстань, дура!

Слово “дура” принесло женщине облегчение: “Если ругается, значит, здоров”.

Голос из-под двух одеял прозвучал глухо, как из могилы. Женщина аккуратно легла и замерла, боялась даже дышать, чтобы не потревожить сон мужа.

Кузьма на мгновение уснул, провалившись в душную, влажную темноту. Ему показалось, что он действительно оказался в могиле, почувствовал даже запах сырой земли – так пахнет картошка в погребе. Он боялся поднять руки, боялся ощутить над собой доски крышки гроба. Сердце заколотилось так сильно, что Кузьму бросило в дрожь и он вновь покрылся холодным потом, вскочил, замахал руками.

– Прочь! Прочь! – завопил он. – Отстаньте от меня, я живой пока!

– Конечно, живой, – на ухо зашептала супруга.

Кузьма дернулся так сильно, что кровать зашаталась, а жена чуть не свалилась на пол.

– Да что с тобой? – в сердцах воскликнула женщина, глядя на бледное, перекошенное ужасом лицо мужа. – Может, тебе водки налить?

– Налей, – сглотнув слюну, без энтузиазма произнес Кузьма. Он понимал, что и водка ему не поможет.

Жена принесла рюмку водки, и Кузьма одним глотком опорожнил ее.

– Еще, – прохрипел он. – Стакан неси! Жена, обычно не позволявшая мужу пить, не стала возражать, принесла полный стакан. Рука Кузьмы дрожала. Он осушил стакан до последней капли, поставил его на тумбочку и с облегчением выдохнул.

– Закусить? – спросила супруга.

– Нет.

Кузьма медленно опустился на подушку, уткнулся в нее лицом и всхлипнул.

– Да что с тобой такое? Мне-то рассказать можешь? Я же никому не скажу, ты же это знаешь.

– Не могу. Страшно мне, Аня.

Обычно муж называл жену “жена” или “дура”, по имени обращался раза два в год в особо торжественных случаях.

"Действительно, с ним что-то происходит. Надо в церковь сходить, свечку поставить, помолиться, – и тут она вспомнила, что в холодильнике стоит пластиковая бутылка со святой водой. – Вот чего ему надо было дать, а не водку”.

– Я тебе сейчас водички принесу, все вмиг снимет.

– Приносила уже, – пробурчал муж.

– Еще попей, полегчает, – она отправилась на кухню, вернулась со стаканом воды. – На вот, выпей.

Она чуть ли не силой заставила мужа приложиться к стакану. Сделав глоток, Кузьма судорожно закашлялся. Жена принялась стучать по спине.

– Пей до дна, пей.

– Не могу я ее пить.

– А ты силой, заставь себя, поможет. Это вода из церкви, отец Михаил сам бутылку на Крещение наполнил, – и жена толкнула мужа под локоть, дескать, пей, не тяни.

Стакан выпал, покатился. Кузьму переломило надвое, он прижал руки к животу, упал на четвереньки и пополз из спальни.

Жена какое-то время сидела в растерянности, глядя в темный дверной проем, где исчез Кузьма. Она обнаружила его на крыльце. Кузьма навалился животом на перила, его нещадно рвало.

– Может, ты отравился, Кузьма?

– Пошла вон! Не видишь, плохо мне?

После приступа рвоты Кузьме стало легче. –Он сидел в трусах и майке на мокрой скамейке крыльца и мелкими глотками пил водку из горлышка. Жена принесла полушубок, набросила ему на плечи и без слов исчезла, понимая, что сейчас разговаривать с ним бесполезно. Ни в чем не убедишь, да и выведать ничего не выведаешь.

Глядя на ущербный диск луны, словно оспой изъеденный темными пятнами, Кузьма внезапно вспомнил то, что не всплывало в памяти уже лет сорок. Он вспомнил разрушенный войной Борисов, разбитые мосты, разваленную школу. Целой в городе оставалась только церковь, но ее закрыли. Окна заколотили досками, а на двери висел огромный амбарный замок. С мальчишками с улицы такой же лунной ночью Кузьма залез в церковь через окно в апсиде, оторвав доски. Церковь поразила гулкой тишиной: задержишь дыхание, а воздух гудит. Мерцающий огонек спички не мог рассеять густую темноту, не доставал до стен, до купола, лишь в барабане тускло светились окна с серебряной луной.

Тогда Кузьма сделал несколько шагов в сторону, и вдруг ему показалось, что он остался совершенно один.

– Эй! – негромко крикнул он. Никто ему не ответил. – Эй, хватит дурить, где вы?

Внезапно захлопали крылья невидимых в потемках птиц. Птицы ударялись в Кузьму. Он упал на пыльный пол, закрылся руками. А над головой продолжали летать ничего не видящие в темноте птицы. Кузьма просидел в церкви до рассвета. Напуганные его криком друзья убежали. Он сидел и плакал уже без слез. Продрог до костей.

Когда же рассвет развеял темноту и Кузьма увидел роспись на сводах, страх отступил. Он увидел голубей, сидящих на карнизах, на хорах, и они не казались ему страшными. Это были обычные птицы, нахохлившиеся от холода, такие же несчастные, как и он.