Читать книгу "Темная сторона Петербурга - Мария Артемьева"

В это мгновение мне открылось, чего я хотел достичь первоначальным своими детским порывом. Что поможет мне искупить все предыдущие грехи в этом мире. Думаю, в этом состоит мое призвание и для этого-то я и пришел в мир. Да, для всех остальных людей сделаюсь убийцей, чудовищем вне закона. Но в глазах Божьих я, страдающий агнец, вознесен быть мечом Его, мечом карающим и очищающим!..

В общей сложности я нанес той девице десять или двенадцать ранений. Когда жизнь ее покинула и мои судороги прекратились, я увидел себя держащим на руках размалеванную куклу, отброшенную актерами после представления. Демон, обитавший внутри этой твари, ушел. Пошлые голубые глазки остеклянело пялились на меня в изумлении; подбородочек, почти детский, с симпатичной ямочкой, выглядел особенно чистеньким и белым по сравнению с окровавленной, развороченной, как туша на бойне, грудью. Небольшой пухлый ротик, измазанный кармином, открылся безвредно, как пустой мешочек, из которого уже вытряхнули все опасное, что могло в нем содержаться. Это была оболочка гадины — пустая и никчемная.

Я выкинул ее в Неву.

Но сначала отнял у мертвой ее деньги — ведь они ей уже никогда не пригодятся. Обтер ее юбкой свое лицо, руки и нож. Нож я завернул опять в бумагу и убрал в карман. Все заняло не более семи минут. Во все это время улица оставалась пустынна, никто не видел меня.

Домой я вернулся засветло и очень счастливым.

* * *

Я решил расспросить потихоньку Мишу. Надо же все-таки разобраться, что подвигло его исписать стены призывами к убийству и какое отношение он имел к песенке про кровянику. Если, конечно, была тут вообще какая-то связь.

Оказалось, Миша и сам уже просится поговорить со мной. Я позвал его в кабинет.

Он вошел, застенчиво отведя косоватые глаза.

Я смотрел, как скромно он присаживается у стола, как пугливо обводит глазами стены. И жалел его. Сирота, воспитанник интерната, Миша Новиков с двенадцати лет мыкался по психиатрическим заведениям. Такие, как он, тихие и внушаемые, почти не имеют шансов выбраться когда-нибудь из-под чужой опеки. Очень жалко Мишу, но ничего не поделаешь. Отходы лечебно-педагогического процесса. У нас на Пряжке таких много. Большинство.

Миша сидел молча, уставясь в пол, и не решался заговорить.

— Ну, что же ты? Ты же хотел мне что-то рассказать? — подсказал я ему.

Мишин затравленный взгляд вспорхнул на мгновение к моему лицу, но тут же вильнул обратно. Разглядывать затертые тапки, грубо помеченные желтыми крестами масляной краски — да, больничное имущество. Чтоб домой не унесли. Хотя кому бы такая дрянь могла понадобиться? Ну, кроме Миши, который к этой дряни привык. Вот от него и пометили.

Миша облизнул сухие губы.

— Доктор, мне надо признаться вам. В прошлом году я с одной женщиной познакомился на площади. Привел в гостиницу, заказал номер на третьем этаже. А ночью убил. Ее звали Катя. А фамилия… фамилия — Герус. Мне эту Катю не жалко было, потому что она проститутка. Я ее бил ножом. За то, что она меня бросила. Я хотел, чтоб ей больно было. Но она не умерла. Шевелилась все. Дышала, хрипела. Противно. Тогда я задушил ее подушкой. И ушел. Сказал, что на работу иду, а ее чтобы разбудили утром.

— Где же это случилось? — тихо спросил я.

Я ни секунды не сомневался, что всю эту белиберду Миша… нет, не выдумал. Выдумывать пациент Новиков ничего не умел — в силу ограниченности и узости мышления. Но откуда-то он все это взял. Откуда?

— Так где это было? — повторил я.

Миша вздрогнул и отвлекся от созерцания своих тапок.

— А? Ну… В гостинице «Дунай» на Литовском, — тусклым голосом сообщил он, не задумываясь ни секунды. И забормотал, не поднимая глаз, сбивчиво — глотая то слоги, то целые слова: — Доктор, вот грят, душа вечна. Человек жил-жил… Умер. А душа осталась. Ей скучно. Она не может в одиночку. Как вы думаете, что она делает, чтобы спастись? А? — Блестя глазами, Миша почти бесстрашно глянул на меня. Я промолчал.

— Ну как вы не понимаете? — вздохнул Миша. — Вы ж тут работаете… Душа переселяется. Ищет себе новый домик. Просто… идет туда. Ведь может? Может такое быть? Скажите. Я по ночам не сплю, — признался Миша, ерзая и плотно прижимая к себе руками сиденье стула — будто беспокоился, что мебель выскочит из-под него, как необузданный жеребец. — Скажите!

— Что сказать, Миша? Прости, что-то я тебя не совсем понял.

Мишины глаза злобно сверкнули.

— Тварь! — выкрикнул он. — Ночью приходит ко мне. Все лежат… А я проснулся! Вижу — сидит у двери. Как собака, на четвереньках, привалилась и чешется. Ты, грит, спи, чего не спишь? А я испугался. Тварь мне все и рассказала.

— Кто? О ком ты?!

Но Миша снова потух. Сидел, не поднимая глаз.

Опасаясь давить на него расспросами — распсихуется еще или, напротив, испугается и замкнется, — я выложил руки на стол ладонями вверх и постарался говорить как можно спокойнее:

— Ну, Миша, объясни. Кто-то приходил к тебе ночью? Разговаривал с тобой? Кто? Говори, не бойся.

— Я не знаю, не знаю. — Миша заерзал на стуле, глядя на свои тапки.

— Да ты не волнуйся. Все в порядке.

— Тварь. Сперва молча ходила… Залезет в щелку и смотрит, смотрит. Думала — я не вижу. А потом, когда узнала, что вижу, стала рассказывать. Тихо так… Только сердится, гырчит все: смерть, смерть. А потом грит: я тебя выбрал, грит. Чтобы снова явиться. Поможешь мне — и я, грит, тебя освобожу. Ты, грит, сумасшедший для всех. А я, грит, тебя научу, и ты очистишься.

— Ты успокойся, Миша. Наверно, это сон был.

Новиков поднял голову. Черные косые глазки его взбалмошно суетились, как мыши на лабораторном столе. И вдруг застыли, упершись прямо мне в глаза. Я вздрогнул: что-то глянуло на меня из Мишиной души такое, чего я никак не ожидал.

— Ты сам-то понимаешь, что буровишь, докторишка безмозглый?

Лицо Новикова совершенно преобразилось: передо мной сидел другой человек. Наглый, черствый, жестокий до крайности. Безбашенный и неуязвимый.

У него даже голос переменился. Низкий гортанный, он походил на рычание взбешенного зверя. Тварь?

— Всё хотите меня понять? Лечить хотите? Да будь вы хоть семи пядей во лбу и держите меня в своих душегубках хоть сто лет — ни черта вам меня не переделать! Я такой, какой есть! Бич Божий, огонь очищающий! Мне отмщение и аз воздам! Вам, дуракам, не под силу…

Он сорвался уже на крик и вдруг снова погас. Вместо рычащего зверя возник опять Миша Новиков прежний, жалкий — раздавленный людьми червяк. Насмерть перепуганный.

— Тварь, — захныкал он тоненьким голоском. — Ползает ночью. Боюсь — в мою голову залезет. Я не хочу. Дайте мне что-нибудь, чтоб я спал! Я спать не могу.

И, всхлипнув, уставился на свои тапки.