Читать книгу "Волгарь - Марина Александрова"

Лишь одного не учел Прозоровский, что вовсю велись меж стрельцов Стенькиными подсылами прелестные речи. Да и местный работный люд, крестьяне да холопы астраханские, давно уж не хотели более терпеть жестокостей да судов неправедных. Даже то, что уступил воевода и раздал стрельцам жалованье за прошлый год, не могло уже повернуть их настроения супротив разинцев.

Понял Прозоровский, что плохая надежа на стрельцов, и обратился к иноземцам, коих обреталось в Астрахани в ту пору превеликое множество. Воевода одарил их чинами и званиями и допустил к своему столу. Но русские служивые не больно-то слушались иноземных начальников, а уж как возвернулись стрельцы из-под Черного Яра, да принялись рассказывать всяко, чего повелел им Разин, так и вовсе приуныли бояре во главе с Прозоровским. Страшно им было, непонятно, как держать оборону города, когда нет в войске согласия и смутьяны в грошь не ставят начальных людей. А когда хватали оных смутьянов и волокли в острог, кричали они, что недолго терпеть осталось, придет Степан Тимофеевич и отомстит за все окаянства.

...Пять дней осаждал Астрахань Разин, пока не вызнал от верных людей все, что делает в городе воевода. Был придуман удачный план взятия города через солончаки. Да только спустил туда ушлый воевода воду из рыбных прудов, и пришлось атаману на ходу менять план. Затеяли казаки шум великий малым людским числом у Вознесенских ворот ночью, а основные силы учинили штурм южной стены. Сильно переживал Разин, что зачнут стрельцы палить из пушек и пищалей по его ребятам да лить смолу горячую, перебьют всех. Но нет, не случилось обмана промеж повстанцев, ждали Разинцев горожане, звали за собой. Лишь иноземцы порывались стрелять, да только враз их угомонили до смерти.

Ночь еще и не думала отступать, а пятикратно выстрелила большая пушка, возвещая атаману, что взята Астрахань малой кровью. И пошло жестокое веселье. Громила астраханская голытьба вместе с казаками дворы начальных людей, бояр, воевод да купцов богатых. Насмерть забивали бедняки своих исконных ворогов, припоминали им все обиды прошлые и унижения.

А с рассветом пал последний астраханский оплот, собор, где укрывался воевода с митрополитом. Приволокли пленных на суд к Разину. Ох, и рад был Стенька покуражиться над старинным врагом своим, да только вдруг увидел он перед собой не врагов заклятых, а кучку перепуганных людей, что хотели жить. И потому просто махнул рукой атаман, да и приказал Прозоровского со стены скинуть, а остальных повесить, и ушел, оставив есаулов чинить правеж...

Обустроив в Астрахани казацкий круг, двинулся Разин через три недели в Царицын. Светло было на душе у атамана после столь решительной победы. И есаулы его довольны были. Богатая доля досталась каждому на дуване, есть с чем отдыхать да праздновать по старому казацкому обычаю. Только Ефима одолевали смутные думы. Ему все еще везло, сказочно везло. Но есаул уже понимал, что неспроста эта дикая ярость, что охватывает его во время битвы. Был Ефим далеко не глуп и чуял, как наливается огнем его правая рука, как начинает жить словно сама по себе, и нет тогда для Ефима разницы, кого рубит его верная сабля. Эти думки тревожили казака, он гнал их от себя, пытаясь залить разум вином, но от выпитого ему становилось только хуже. Да еще после едисанской отравленной стрелы чаще стали сниться ему кошмары, в коих видел он повешенного сотника и фиалковые глаза Лейлы...

По приезду в Царицын направился Ефим к материнской избе, чтобы одарить родных. Была у него в душе надежда, что сумеет он примириться с семьей, и простит ему Дарья погубленного мужа. Плохо знал казак бабью натуру, думал, что самоцветными каменьями да златотканой материей сможет купить себе прощение. Да только просчитался есаул: когда Дарья в прошлый раз видела раненого брата, обычное сострадание смягчило ее сердце, но молодой удачливый есаул, гордо протягивающий ей подарки, своим самодовольным видом лишь всколыхнул в ее сердце горечь старой обиды.

Смирилась Дарья со своей тяжкой вдовьей долей, но простить брата не смогла. Потому-то гордо вскинула она голову и сказала, глядя прямо в глаза Ефима:

– Мне это все без надобности. Да и не приму я сих даров кровавых из рук убийцы.

Сказала так и, сурово поджав губы, ушла.

Целая буря чувств отразилась на подвижном лице Ефима: обида и унижение, стыд и ярость.

– Ну и живи, как сумеешь, коли такая гордая! – прошипел разозленный казак, кинул на стол кошель с деньгами, развернулся на каблуках и покинул избу, хлопнув напоследок дверью.

Когда Ефим, выходя из ворот, столкнулся с маленькой девушкой, лицо которой показалось ему смутно знакомым, он, ни слова не говоря, сунул ей в руки узел с подарками и размашисто зашагал прочь.

...Ануш стояла, словно потерянная, и радостная улыбка, что возникла на ее лице при виде Ефима, медленно исчезала, а темные глаза наполнялись слезами. Девушка поняла: что-то плохое произошло в доме, где нашла она приют в последние дни. Едисанка не стала смотреть, что было в том узелке, она отнесла его в маленький сарайчик, где лежал всяческий хлам, и сунула в первый попавшийся короб, а потом горько разрыдалась.

Как же ждала Ануш этой встречи! Как старательно учила чужие непослушные слова! Ей казалось, что сумеет она объяснить русскому витязю, что нет для нее никого милее, и что он обязательно поймет ее и, может быть, даже полюбит. А сегодняшняя встреча вдребезги разбила все мечты наивной девушки.

А в горнице в это время Евдокия распекала Дарью:

– И в кого вы у меня такие гордые уродились! Сначала один вытворял невесть что, лишь бы жизни хорошей не было, теперь ты кочевряжишься! Ну что за дело тебе, как Ефим добыл эти подарки, скажи ты мне на милость! На что детей растить будешь, а?

– Ты, матушка, на старости лет о Боге бы подумала! – холодно отвечала Дарья. – Я и так Ефимовы выходки долго терпела. Сколь я могу прощать? Он ведь об детях моих не думал, когда я в ногах у него валялась, за Никифора просила. Извел мужика моего на потеху своей гордыне, а теперь добрый стал, откупиться от своей совести решил. Нет уж, пусть всю жизнь помнит, что содеял!

Евдокия поняла, что зряшный разговор затеяла с дочерью и продолжать его дальше, только себя да ее мучить. Поэтому, повздыхав да поохав, принялась старуха проворить ужин.

А виновник бабьих споров да слез, кипя гневом, шел прямиком в кабак, желая залить злость доброй чаркой романеи. Мыслил Ефим, все более растравляя себя, что не стоит ни одна баба, даже если это сестра единоутробная, чтоб унижаться перед ней. Молчать должна баба да справно исполнять, что мужику пожелать вздумается. Когда же ввалились в кабак подначальные ему казаки, принялся потчевать их есаул, щедро прокучивая все, что добыл в походе. А после пятой чарки и думать забыл и о сестре, и о матери.

ГЛАВА 13

...После взятия одного маленького волжского городка пробирался есаул Парфенов со своими казаками по осенней беспутице к Разину под Симбирск. Хоть и легко досталась казакам победа, а неспокойно было на душе у Ефима. Под мерную поступь своего коня погрузился есаул в воспоминания недавних невеселых событий.