Читать книгу "Оглянись на пороге - Георгий Ланской"

На следующее утро Влад дулся и даже не сразу пришел пить чай. Ирина долго умасливала его, кланялась в пояс, вымолила прощение и упорхнула, оставив на его попечении своих девочек.

На сей раз в больницу приехала вовремя, вооруженная пакетом со снедью, и без всяких проблем прошла в палату к матери.

Палата была вполне обычная, на восемь коек, с застарелым запахом хлорки и еле уловимым флером чего-то неприятного: то ли крови, то ли мочи, то ли человеческого страха и боли, затаившихся по углам. Почти у каждой кровати сидели посетители, и только старушка у окна лежала одна, с вялым любопытством разглядывая гостей и прислушиваясь к их разговорам. Алла, похудевшая, с черными синяками под глазами, помятым желтушным лицом с засохшими, обработанными йодом кровоподтеками, резко контрастирующими с белыми бинтами на голове, лежала у стенки, накрытая казенным синим одеялом. Рядом, на тумбочке, стоял пакет с соком, печенье на тарелочке, разрезанное пополам яблоко, лежала книжка в черно-желтой обложке, на которой яркими красками было щедро выведено что-то пестрое. Скосив глаза на дверь, она увидела Ирину и поморщилась.

— Явилась, — прошелестела слабым, но отчетливо-язвительным голосом. — Мать помирает, можно сказать, а кровиночке и дела нет!

Ирина поискала глазами стул, но все были заняты посетителями, оттого присела на краешек кровати. Алла подвинулась, уступая ей место.

— Я вчера была, как только сказали, что можно. Покушать вот принесла и белье наше. Халат тебе передали? А покушать?

— Передали, только я ж почти не встаю, — поморщилась Алла. — Голова сразу кружиться начинает.

В ее голосе отчетливо слышался хрип — память о ночи, которую она пролежала на холодном бетоне подъезда. Алла закашлялась, выплюнув в платок скопившуюся мокроту. Ирина погладила ее по руке.

— Ей вообще вставать нельзя, — наябедничала старушка с соседней койки. — А она не слушает и ходит.

— Ну, и хожу, — не смутилась та. — Что мне, под себя ходить? Это же стыд-то какой. Я еще вполне дееспособна.

— Мам, ты с ума сошла! — возмутилась Ирина. — У тебя сотрясение, а ты по палате разгуливаешь.

— Ну и что? Па-адумаешь, сотрясенье! При моей профессии в голове и без того вечная болтанка, кого из нас сотрясеньем удивишь? И потом, я ж осторожно. По стеночке, до туалета и обратно. И Клавдия Петровна за мной приглядывает. Верно, Клавдия Петровна?

— Медсестру тут не дозовешься, — охотно сообщила старушка. — Особливо чтоб судно подать или вынести. Мы уж тут сами, как можем.

— Я сейчас пойду к врачу и скажу, чтобы тебя перевели в платное отделение, — сказала Ирина. Старушка у окна слабо вздохнула.

— Сходи, — согласилась Алла. — Там хоть телевизор нормальный и ди-ви-ди. И фильмы принеси из дома какие-нибудь легкие, наши лучше… «Любовь и голуби», там у меня в тумбочке. А то читать совсем не могу, даже это… В глазах буквы скачут.

И она мотнула головой в сторону тумбочки, на которой лежал потрепанный томик Донцовой.

— Ну так не читай.

— Не читай… А что еще делать? Спать тоже не могу, голова гудит, как телеграфный столб… Просыпаюсь и лежу, в потолок смотрю. Ладно. Что дома нового?

Ирина помолчала, а потом торопливо вывалила на мать последние новости, выбирая позитивные, которых набралось не очень много. Она расписывала скудные подробности, стараясь подать их с наилучшей стороны, отчего это казалось невероятно фальшивым и недостоверным. Мать слушала, прикрыв глаза. Старушка бодро кивала.

— Отцу, надеюсь, не сообщила? — строго спросила Алла.

— Нет пока.

— Правильно. А то он там в своей Прибалтике свалится с инфарктом.

— Да, будет лучше, если он свалится дома.

— Не умничай, — сказала мать и прикрыла глаза. Пощупав повязку на голове, она вздохнула.

— Мне кажется, я похожа на раненого танкиста, — пожаловалась она. — В туалете тут в зеркало глянула — ужас какой-то. От лица остался один нос. Никогда не думала, что он такой длинный.

— Ты хоть что-нибудь помнишь? — помедлив, спросила Ирина. Алла слабо помотала головой.

— Помню все, до момента, как от тебя вышла. Помню разговор, причем, знаешь, так ясно, словно это только что было. Помню лестницу, как шла с этим мешком мусорным, а потом — трах! — и темнота.

— Менты предполагают, ты оступилась, — сказала Ирина. Алла фыркнула.

— Да был тут уже один с утра, с глупым лицом, то же самое твердил… Я ему сказала: молодой человек, вы когда-нибудь стояли в арабеске? Да я по канату с закрытыми глазами пройду и не оступлюсь, а тут — надо же! — на ровном месте упала.

— А он что?

— Ничего. Спросил, что такое арабеск. Ты пощупай, у меня на затылке такая шишка…

Ирина осторожно сунула ладонь под голову матери и, пока та шипела от боли, действительно нащупала под бинтами внушительную выпуклость.

— Лицом-то я о ступени колотилась, — сказала Алла. — Это к гадалке не ходи. Спина саднит, там тоже все в синяках. А затылок… Похоже сюда меня и тюкнули.

— Интересно, кто? — задумчиво произнесла дочь.

Этот вопрос занимал ее остаток дня. От вновь вспыхнувших подозрений она шагала по квартире, съела на нервах половину вареной курицы и разбила тарелку, предательски выскользнувшую из рук. Но, даже заметая в совок осколки, никак не могла избавиться от призрака, подкрадывающегося сзади. Оставаться в пустой квартире одной было невозможно. Вечером, совершенно измученная неизвестностью, она набрала телефон Влада.

— Что? — спросил он каким-то сонным голосом.

— Ты спал, что ли? — испугалась она.

— Ну, не то чтобы… Прилег после ужина. А что?

— Ничего. Поехали к цыганам, что ли? Только заезжай за мной. Я одна боюсь.

Поздно вечером Сергей захотел жареной картошки.

Вообще при его объемистом брюшке есть картошку на ночь было делом недозволительным. Жена, всю жизнь сидевшая на диетах, просто брызгала пламенем, словно дракониха, стоило заикнуться о любимом лакомстве даже днем, а уж под вечер и подавно. Ирина совала ему в зубы морковину или сельдерей, затыкала рот яблоком, приговаривая: «Хочешь жрать, жри яблоко. Не хочешь яблоко — не хочешь жрать!» Сергей подозревал, что ей и самой до смерти хотелось насквозь вредной холестериновой картошки, зажаренной с лучком и сальцем или, на худой конец, колбасой. Умопомрачительный запах витал по всей кухне, и даже у самого стойкого начиналось слюноотделение. Как можно не хотеть жареной картошки? Как можно заменить ее на какой-то вялый пучок сельдерея? И почему все самое вкусное непременно вредно?

Он валялся на диване полдня, смотрел телевизор, читал, а потом даже задремал, и мать заботливо прикрыла ему ноги пледом, хотя дома и без того было жарко, как в пекле, а открывать окна они не любили. Это Ирина была помешана на свежем воздухе, духоты не выносила и всегда держала фрамуги нараспашку, независимо от времени года.