Читать книгу "Дуэль на брачном ложе - Елена Арсеньева"

Право слово, удача. Жених не стар, но уже в возрасте, – Машабудет за ним как за каменной стеной. «Place, messieurs, place! Madame Korphpasse!» [30] – словно бы услышала Елизавета в своем воображении, и, когда дверьиз туалетной дочери распахнулась, она сделала глубокий реверанс дивномусозданию в нежно-розовом, с сиреневым отливом, пеньюаре. Чепчик, из-подкоторого струились русые кудри, был обрамлен пышным кружевом того же цвета, чтои пеньюар; и все оттенки сиреневого играли вокруг тонкого лица Маши, делая кожубелоснежно-матовой и выгодно оттеняя светло-карие глаза, казавшиеся огромными вобрамлении длинных, круто загнутых ресниц. «Боже мой, в ее годы я и на четвертьне была такой красавицей. Погодите-ка, эта поселянка за своими юбками ещепол-Парижа поведет!»

Елизавета невольно расхохоталась – такой сконфуженный видсделался у Машеньки, когда она увидела мать, склонившуюся в поклоне. Дочь тутже бросилась поднимать Елизавету, та крепко обняла Машу – и обе повалились наковер, безудержно чмокая друг друга и хохоча от восторга.

Но вот Машенька оборвала смех и приподнялась, поправляякокетливое кружево сбившегося чепца, – да так и пригорюнилась.

– О чем ты, моя радость? – тихо спросила Елизавета, но тутже и прикусила язык: она знала, о чем беспокоится дочь, потому что саманепрестанно тревожилась о том же.

– Мне страшно, маменька, – глухо проговорила Маша; кудризанавесили ее лицо пепельно-русой вуалью.

Елизавета молча пожала ее руку.

– Как вы думаете, может быть, сказать барону… – Машаосеклась, будто поперхнулась своим безумным намерением.

Она ожидала, что мать обрушится на нее с уговорами, ноЕлизавета лишь вздохнула, все так же лежа на ковре и глядя на дочь снизу вверх.Не слыша ответа, Маша повернула голову и с изумлением увидела, что матушка едвазаметно улыбается. Говорят, дочь не может быть более нравственной, чем мать, ивсе же честность Маши приятно поразила княгиню.

– Знаю, Димитрий Васильевич тебе по сердцу…

– По сердцу! – жарко подхватила Маша. – Ах, конечно же! Втом-то и беда!

– Как ты думаешь, – осторожно проговорила Елизавета,приподнимаясь и прижимая голову дочери к своей груди, – а ты могла бы… полюбитьего?

Маша молчала. Полюбить!.. бог весть, способна ли онаполюбить мужчину после той пытки, которую приуготовил для нее Григорий, чтобему вечно гореть в геенне огненной, дьявольскому отродью! Но ведь не у всех такбывает. Любовь ее матери к отчиму… она и страстна, и светла, Маша знала это.Бог ты мой, да она ведь даже толком не представляла, что же происходит междумужчиной и женщиной, кои принадлежат друг другу не воровски, а по божьемусогласию. Во тьме ли обнимет ее Димитрий или при свечах? Она впервые, даже вмыслях, назвала его лишь по имени и словно бы вновь ощутила губами его твердыетеплые губы. Как он сказал ей, еще не отстранясь после первого поцелуя, – тихо,почти беззвучно, почти выдохнул: «Вся юность моя переселилась в сердце мое!» Даведь он полюбил ее, полюбил, потому и захотел жениться так скоро! И сердцеподсказывало Маше, что этот сдержанный, холодноватый, даже суровый на первыйвзгляд человек сумеет быть столь страстным, что перевернет все ее девические,путаные представления о любви и, может быть, отворит для нее врата к тому самомублаженству, постигнуть которое в полной мере могут лишь двое.

«Я смогу быть с ним счастлива, – подумала Маша, удивляясьсобственной уверенности. – Я… я даже смогу полюбить его!»

Она вскинула голову, желая тотчас же поделиться с матушкойсвоим открытием, как вдруг заметила, что на устах княгини блуждает тихая,печальная улыбка, а по щеке ползет слезинка.

– Что вы, матушка? – испугалась Маша, стыдясь, что мысли ееугаданы.

Елизавета подняла на дочь свои прекрасные глаза:

– Ты выросла, моя родная…

Ее взор светился любовью, и Маша с облегчением уткнуласьлицом в милую впадинку между шеей и плечом матушки. Они обе были благодарнысудьбе, что Димитрий Васильевич не возражал, чтобы княгиня Елизавета и ЕвлалияНикандровна пробыли с Машенькой до наступления ночи: его отвлекло от юной женыприбытие курьера из Парижа; Маша уже успела понять, что дела на благо отечествабудут для ее супруга прежде всего на свете.

Впрочем, он намеревался долго не задерживаться, и графиняСтроилова, которую тоже пригласили в кабинет барона, ибо она, по всемувероятию, была посвящена во все тонкости его дипломатической работы, обещалазаранее известить Машу, когда барон освободится от государственных дел для делсупружества.

А вот, пожалуй, и она… да, это ее грузные, но торопливыешаги раздаются в коридоре, ее рука отворяет дверь, она входит, нет, врывается вкомнату… О боже, но почему в таком виде?! Парик снежной белизны сбит набок, ииз-под него торчат седовато-пегие жиденькие волосы, старческая грудь вот-вотготова выскочить из тесного корсета, и тетушка так тяжело дышит. Ох, да ведь еесейчас удар хватит!..

Елизавета с Машей вскочили, захлопотали, усаживая ЕвлалиюНикандровну в покойные кресла, подставляя под ноги скамеечку, распуская тугуюшнуровку корсета, поднося под нос соли и обрызгивая водою с перышка – легонько,чтобы не расплылась краска на лице.

– Тетушка, что с вами, тетушка?! – восклицали они в испуге.

Но графиня сидела, глядя прямо перед собою неподвижным,безумным взором. Вконец устрашенная, Елизавета вспомнила о проворной Николь икинулась к звонку, чтобы вызвать камеристку – та ожидала свою хозяйку влюдской, – однако в это мгновение Евлалия Никандровна разлепила своипересохшие, бледные губы и прохрипела:

– Не… надо… тише!

– Да что стряслось, тетушка?! – вновь набросились на нееЕлизавета с Машей, обрадованные, что графиня наконец заговорила.

И Евлалия Никандровна, обратив на них страдальческий,потухший взор, с трудом вымолвила:

– Все пропало… мы погибли! Позор, позор… – И голова еебессильно откинулась на спинку кресла.

* * *

Можно вообразить, каких страхов натерпелись Елизавета иМаша, покуда приводили в чувство старую графиню! Но первые слова очнувшейсятетушки показались совсем не страшными:

– Он сказал, что Машенька для него – воплощение мечты оневинности!

Видя, что княгиня с дочерью никак не могут понять, что же еетак подкосило, Евлалия Никандровна от раздражения на их недогадливость вразоправилась и поведала следующее.