Читать книгу "Мидлштейны - Джеми Аттенберг"

— А потом твой прадедушка приехал в Германию, увидел, какой там творится ужас, сел на корабль и четыре недели плыл в тесноте с другими евреями, которые хотели убраться оттуда подальше. И все это время он ел ту самую картофелину.

— Наверное, она была очень большая, — сказала Эмили, чуть не прыснув.

— Да, таких огромных, пожалуй, не найдешь, — согласилась Эди. — Но все же! Совсем не весело так долго есть одну картошку, правда?

Эмили серьезно кивнула.

— Поэтому, когда твой прадед оказался в Америке, он был ужасно худой, просто скелет ходячий. Он чуть не умер в дороге, — голос бабушки дрогнул, — и потерял много друзей и родственников. Слышала бы ты, как он об этом рассказывал. Жаль, ты с ним так и не познакомилась. Он был очень хорошим человеком. И прекрасно писал.

Здоровой рукой Эмили сжала бабушкины пальцы. Осталось пройти еще круг.

— Я вот к чему это говорю, девочка. Ты внимательно слушаешь?

— Да.

— После такого трудного пути, месяцами питаясь почти одной картошкой, прадедушка все-таки приехал в Америку с огромной копной волос, — торжествующе произнесла Эди. — Поэтому я не знаю, что не так с твоим папой.

— Я тоже.

— Что-то есть хочется. А тебе?

— Ужасно.

— Ты, наверное, умираешь с голоду после такого похода.

— Давай перекусим, — сказала Эмили.

— Что думаешь насчет китайской кухни?

Насчет китайской кухни Эмили думала, что блюда в ней по большей части слишком жирные, но ей нравились пельмени с креветками. Так или иначе, это было лучше еды, которой их кормили дома, а кормили там в основном (на самом деле — только) овощами — сырыми, иногда, если повезет, обжаренными в капельке масла, и ужасным тофу, который на вкус как прессованный творог (творог на завтрак — тоже гадость). Все это рассчитано было на то, чтобы сохранить их стройные, подтянутые тела, сделать сильнее, уберечь от диабета, словно диабет — какой-то вирус, а не болезнь, которую зарабатывают, годами питаясь вредной пищей, как бабушка. Один яичный рулет не повредит. К тому же в глубине души Эмили стеснялась ходить по стадиону старшей школы. Могли подумать, что она выпендривается, притворяясь одной из учениц.

Они с бабушкой поспешили домой — откуда только резвость взялась? — прыгнули в машину, снова проехали мимо школы и огромного цифрового табло, на котором вспыхивали манящие строчки: сообщения о выпускном бале, бейсбольных матчах, благотворительной ярмарке, будущем — будущем Эмили, когда она станет выше и старше, умнее, красивей, уже скоро, вот-вот. Потом Эмили оказалась в местах, где еще не бывала без мамы и папы, разве что — на школьных экскурсиях. Вот пиццерия «Чак И. Чиз», где им с братом однажды устроили день рождения. Вот супермаркет, где Рашель покупает еду, если нет времени съездить за экологически чистыми продуктами. А сюда они с мамой ходят за открытками (потому что «обязательно нужно выразить свою благодарность»). Вот магазин косметики, где со скидками продаются дорогие шампуни и кремы. Вот спортивные товары, куда они каждую весну ездят за бутсами и футболками, и огромный «Таргет», где покупают канцтовары для школы, но только не одежду (мать ни за что на свете не разрешит носить одежду из «Таргета»). Они с бабушкой неслись по дорогам, которые, с точки зрения Эмили, вели в неизвестность, — хотя, конечно, и там жили какие-то люди, — пока, наконец, Эди не остановилась у грязного торгового центра и китайского ресторанчика.

За стеклом Эмили увидела тетю. Она сидела грустная, на столе перед ней лежали какие-то папки, рядом стоял бокал вина (в семье все знали, что тетя Робин им увлекается). Эмили любила тетку больше всех, если не считать отца (лучшего человека в мире), брата (нытик или нет, а все-таки ее половинка), да еще школьной подруги, которая оказалась неплохой девчонкой. Если бы тетя приезжала почаще, она, возможно, заняла бы первое место в этом списке, но Робин заглядывала к ним редко, она жила где-то в городе, и это тоже делало ее привлекательной, добавляло таинственности и крутизны, хотя Эмили понимала, что на свете, в принципе, найдется и кто-то покруче. Робин всегда, сколько Эмили себя помнила, общалась с ней на равных или, по крайней мере, не как с ребенком, и девочка этим очень дорожила (особенно сейчас), хоть и не признавалась Робин.

Тетя искренне улыбнулась Эмили и бросила недовольный взгляд на Эди.

— Что? Нашла себе живой щит, старушка?

Робин встала, обняла племянницу, и они расцеловались, как француженки в кино или какие-нибудь элегантные нью-йоркские дамы.

— Не понимаю, о чем ты, — сказала бабушка, опускаясь на стул; тетя осторожно ее поддерживала. — Разве плохо, если я посижу тут со своими любимыми девочками?

— Ничего плохого, — ответила Робин. — Однако я рассчитывала кое-что обсудить.

Она погладила папки.

— Не стесняйтесь, — прямо сказала Эмили, — я, кажется, уже знаю, что вы хотели обсудить.

На самом деле она ничего не знала, но догадывалась, что разговор пойдет о здоровье бабушки — все только об этом и говорили уже несколько месяцев. Или больше? Да, больше.

Тетя и бабушка мрачно посмотрели друг на друга, и Робин спросила Эди:

— Ты что, хочешь объясняться с ее матерью?

— Сходи-ка руки помой, — сказала бабушка.

Эмили презрительно фыркнула. Этот смешок вошел у нее в привычку совсем недавно, однако с годами будет получаться все выразительнее. И все-таки она покорно встала и направилась в туалет через пустой, но очень милый ресторанчик с деревянными столами под старину и стеклянными баночками, в которых плавали розовые цветы. Она прошла мимо кухни, откуда звучал джаз, и задумалась, что же это за место, непохожее ни на какие другие.

В туалете с красными стенами был полумрак и пахло лавандой. Эмили включила горячую воду, ополоснула здоровую руку, потерла пальцы на другой, затем лицо и шею. Вода капала на грудь. Еще мыла. Эмили задрала футболку и стала тереть под мышками. Иногда она почему-то никак не могла остановиться.

Как оказалось, к этому ее приучила мать. Эмили обнаружит причину студенткой, в Нью-Йорке, где будет изучать киноискусство. Ее однокурсница и соседка по комнате, Агнес из Барселоны, спросит, почему Эмили так часто моется, и та, не думая, скажет:

— Мужчинам нравятся чистенькие. — А потом спохватится: — Вот ужас, я говорю совсем как мама.

И подруга ответит:

— Кстати, твоя мама не так уж права.

Позже Агнес притащит Эмили на вечеринку в одну бруклинскую квартиру на набережной. Взявшись за руки, они будут стоять на крыше среди таких же молодых и счастливых гостей, курить, пить, улыбаться, чувствовать себя невероятно сексуальными, смотреть на сверкающий огнями город, что простирается вдалеке, и удивляться тому, как он огромен. Они попробуют угадать, где какой мост, и спутают Манхэттенский с Бруклинским. Бородатый парень будет играть на аккордеоне, и все девушки — кроме тех, кто предпочитает девушек, — захотят с ним переспать. Эмили вспомнит, что здесь давным-давно жила ее тетя. Она рассказывала, какой это шумный и грязный город, как она разозлилась и сбежала домой, в Чикаго, и с тех пор ни разу об этом не пожалела. «Наверное, она попала в какой-то другой Бруклин, — подумает Эмили, — потому что я не уеду отсюда ни за что».