Читать книгу "Грегор и подземный лабиринт - Сьюзен Коллинз"

И вслед за этим пришла другая мысль: как же она соскучилась по физическим прикосновениям, если прижалась к нему, человеку. Ведь для нее нестерпимы его запахи!

Да, она смертельно изголодалась по прикосновениям. Все эти годы, что Вертихвостка провела в одиночестве в Мертвых землях, она отчаянно тосковала, страдая от невозможности прижаться к кому-нибудь и ощутить ответное тепло.

Он сделал вид, что ничего не понял:

— Эй, прости! Наверно, я во сне перекатился к тебе под бочок.

— Неудивительно, — проворчала Вертихвостка. — В лодке так мало места.

— О да, — согласился Грегор.

Он огляделся по сторонам.

Марет управлял лодкой, стоя у руля. Андромеда сидела прямо за его спиной. Фотос Свет-Свет восседал на бортике, время от времени от скуки меняя цвет брюшка. А остальные спали.

Грегор решил было еще поспать, но почувствовал, что уже выспался. И потом — это был самый подходящий момент поговорить с крысой. Он лихорадочно думал, с чего начать разговор, но Вертихвостка начала его первой:

— Я знаю, это ты заставил их спасти меня, — сказала она.

— Ну, типа того, — уклончиво ответил Грегор, которому не хотелось, чтобы она узнала, как ее спутники хотели бросить ее в беде.

Но она и так все знала, конечно.

— Живоглот был прав насчет тебя, — задумчиво сказала она. — Он сказал, что ты не похож на других людей. И что нельзя судить о тебе по тому, что я знаю о людях вообще.

— Интересно. Практически то же самое Викус сказал мне о самом Живоглоте, — усмехнулся Грегор. Эта тема смущала его. — Скажи, как долго тебе пришлось прожить в одиночестве?

— Три или четыре года.

— А почему они изгнали тебя? Другие крысы. То есть я хочу сказать — запахи ведь очень много значат для крыс, и ты должна была бы стать у них знаменитостью, — сказал Грегор.

— Я и стала. В некотором смысле. А потом они поняли, что я могу унюхать все их секреты — и никто не захотел, чтобы я оставалась рядом, — ответила Вертихвостка. — Я и твои секреты могу унюхать.

— Мои секреты? Какие же, например? — удивился Грегор, пытаясь сообразить, какие у него секреты.

Самым большим его секретом был секрет исчезновения его отца — по крайней мере он очень не любил говорить об этом. Но это в прошлом. Теперь его секрет — Подземье. Но они тут! Так о каких секретах она говорит?

Вертихвостка заговорила так тихо, что он едва расслышал ее слова:

— Я знаю, что происходит, когда ты сражаешься.

Грегор отшатнулся. Однако она была права, когда говорила про секреты. Он ведь ни с кем об этом не разговаривал — о том, что теряет связь с реальностью, едва берет в руки меч, и что потом не может ничего вспомнить. Он и наедине с собой старался об этом не думать.

Но все же он постарался не выдать себя.

— И что же происходит, когда я сражаюсь? — спросил он холодно.

— Ты не можешь остановиться. И ты — пахнешь. Я слышала подобный запах всего один или два раза в жизни. У нас, крыс, есть название для таких, как ты. Ты — яростник, — ответила Вертихвостка.

— Яростник? Что еще за яростник? — Грегору не нравилось, как звучит это слово: оно явно не означало ничего хорошего.

— Это такой особый вид бойца. Он появляется на свет с особыми способностями. И если остальным нужно много тренироваться, чтобы добиться мастерства в бою, то яростник — прирожденный убийца, — сказала Вертихвостка.

Все это не имело к нему ни малейшего отношения! Это было самое худшее, что он когда-либо слышал о себе.

— Но я не убийца! Тем более прирожденный! — выдохнул он.

И вспомнил пророчества Сандвича, где он назывался Воином и где говорилось, что ему суждено убить Мортоса.

— Это что же — все остальные тоже так думают?

— Никто пока не говорил о тебе ничего подобного, иначе я бы слышала об этом, — возразила Вертихвостка. — Быть яростником — это не из области морали. Ты не можешь с этим ничего поделать — как я ничего не могу поделать со своим даром нюхознания. И это не значит, что ты должен убивать — это значит только, что ты можешь. Лучше, чем кто-либо еще. И что, вступая в бой, ты уже не остановишься.

Сердце Грегора бешено колотилось. А что, если она права?! Да нет, не может быть. Он ведь не любил драться! Да что там — ему не нравилось спорить и даже присутствовать при споре!

Да, но все эти кровяные шарики и щупальца… Он действительно не контролировал себя. Он даже ничего не помнил.

— И все-таки я думаю, что ты ошибаешься. Ты, видимо, спутала меня с кем-то еще, — только и смог он сказать.

— Нет, не спутала. Можешь отрицать это сколько угодно, в глубине души ты прекрасно знаешь, что я права. Если будет возможность — я попрошу Живоглота поговорить с тобой об этом, — добавила Вертихвостка.

— Живоглота? А при чем тут Живоглот? — спросил Грегор, сгорая от стыда.

— Потому что он тоже яростник, — просто ответила Вертихвостка. — Но в отличие от тебя он научился себя контролировать.

Ах вот как! Значит, Живоглот. Что ж, если говорить о машине для убийства — никто лучше Живоглота не подходит на эту роль. Грегор вдруг вспомнил, как Живоглот взмахнул перед ним своим хвостом и, когда он, Грегор, Неожиданно для себя этот хвост поймал — в сантиметре от своего лица, — сказал: «Ну, этому научить нельзя». Значит, он к тому времени уже знал, что Грегор — яростник? А Соловет?

— Пожалуй, я попытаюсь поспать, — сказал Грегор и лег. Он уложил Босоножку поудобнее и уставился в темноту. Поймал себя на том, что кусает губы, чтобы не расплакаться. Да. Если ему удастся остаться в живых — надо будет поговорить с Живоглотом.

Прошло несколько часов, и один за другим все начали просыпаться — начиналось то время суток, которое в Подземье именуется «день».

Грегор уже потерял счет дням и не знал, как долго они плывут. Он хотел было спросить Люксу, но потом задумался: а хочет ли он это знать на самом деле? Каждый день, проведенный здесь, означал день тревоги и страха для его семьи наверху. Мысль о том, как напряженно они ожидают от него хоть каких-то вестей, заставляло сердце сжиматься: наверняка папе стало хуже от этих волнений, мама не спит по ночам, бабушка не понимает, что происходит, а Лиззи просто боится. Как они там? Ходит ли мама по-прежнему каждый день на работу? Лиззи наверняка ухаживает за отцом и бабушкой, а ей ведь надо ходить в школу и врать миссис Кормаци, что они с Босоножкой заболели и потому их не видно. Рождество уже, наверно, совсем близко. Все плохое в праздники становится еще хуже — он помнил это еще с тех времен, когда пропал папа. Все люди вокруг веселятся — и это делает твою боль еще пронзительнее. В этом году, когда папа вернулся, Грегор надеялся, что у них наконец будет настоящее веселое Рождество — самое лучшее, пусть даже у них нет денег на подарки.