Читать книгу "Мефодий Буслаев. Лестница в Эдем - Дмитрий Емец"

– А вечная жизнь? А президентство надобъединенными Америками? А богатство? А совершенное знание? – поспешнокрикнул Бурлаков.

Гибкий человечек озабоченно надул щеки.

– Ах да! Чуть не забыл! – сказал они, таинственно минуя все промежуточные движения, оказался совсем рядом сЛеонидом.

– От эйдоса-то отрекаешься,конечно? – поинтересовался он рассеянно.

Бурлаков нетерпеливо подтвердил, особенно невдаваясь в детали. Вечность стучалась в его двери обеими руками. Какой уж тутэйдос! Человечек с мягким лицом ободряюще кивнул, приветствуя такое решение.

– Ну-ка откройте ротик! Больно не будет!Будет сплошная нирвана! – произнес он до пугающего знакомым голосом –фирменным его, неподдельным бурлаковским баритоном.

Леонид от удивления разинул рот, точно бегемотв зоопарке. Однако ртом его, идеально ухоженным и опломбированным, Тухломонсовершенно не заинтересовался. Пластилиновая ручка поднялась и протянулась посамой короткой траектории. Бурлаков с ужасом ощутил, как, нетерпеливо раздвигаяребра, она проникает ему в грудную клетку.

«Разве такое возможно? Рука и вдруг в грудь?Там же сердце! Я умру!» – застучали в виски молоточки паники. Однако прежде,чем ужас стал острым, гибкий человечек извлек ее обратно, сжатую в кулак.

Бурлаков поспешно уставился на грудь.Ожидаемой крови и ран не было. Даже одежда не пострадала.

– Вот она – твоя вечная жизнь! Не бойся,вечнее не бывает! Уж и захочешь, чтобы закончилась, ан не закончится! –сказал человечек, на миг открывая липкий кулак, в котором что-то золотилось.

И хотя Бурлаков очень смутно понял, что это,сердце защемило тоской невозвратной потери. Ему стало вдруг ясно, что егонадули, обманули – причем очень просто, нагло и цинично. И что вдвойне обиднее– совсем уж мимоходом.

– Ну почему? Почему? Я же не сражался созлом! Никого не трогал! Все делал, как мне говорят! За что вы меня так? –крикнул он через вскипевшие детские слезы, такие смешные в почти ужесорокалетнем мужчине.

Тухломон остановился и осклабился зубками, накоторых он, по особой договоренности с мраком, проращивал новые разновидностикариеса.

– Кисик, кого теперь волнует, что ты несражался со злом? Главное, что зло с тобой сражалось!.. Но все уже в прошлом!Чао, бамбино! Сверли зубки и не скучай!

Он пакостно подмигнул Бурлакову наглымиглазками, щелкнул пятками и исчез.

Глава 8

Щеголь из Тартара

Усталость или псевдоусталость – это чувство,посылаемое не от света. Не свет говорит тебе после пяти минут труда: «Ты устал!Перегорел! Ничего не можешь! Свесь лапки и не борись!» Где нет накала – там нети преодоления. Ну-ну, не плачь! Устраивать истерики тем более дурной тон.Истерика – дочь лжи и внучка беспомощности.

Эльза Керкинитида Флора Цахес

«Общее человековедение»

С момента исчезновения Антигона истекал ужевторой день. Ирка искала его сама, поставила на уши всех валькирий, однакопоиски кикимора ни к чему не привели. Он как в воду канул. Остальные валькирии,к ужасу Ирки, отнеслись к пропаже оруженосца как-то пугающе по-деловому, безбольшого сочувствия и трепета.

– Если у охотника медведь ночью в лесусобаку украл – ее проблемы. Почему заснула? Почему не лаяла? Кто кого сторожитьдолжен? – отрезала Таамаг.

Гелата же, утешая, сказала:

– Посмотри на свое копье! На наконечникержавчина есть?

Ирка вызвала копье и посмотрела.

– Нет.

– Вот и не трясись! Значит, он жив и емусравнительно неплохо. Если ржавчина появится, но будет легко оттираться –значит, ему плохо, но он опять же жив. А вот если ржавчина станет глубокой,сухой и оттереть ее будет невозможно, вот тогда да, действительно капут… И,смотри, сама будь осторожна! Чуть что – вызывай нас всех!

Ирка хотела спросить еще что-то, ноподмосковная валькирия уже отвлеклась и, вспомнив о чем-то, радостнозатараторила в трубку:

– Знаешь, чего мой-то учудил? Я попросилаего поменять провод в настольной лампе! Он взял, отрезал провод от фена ипоменял! Я ему говорю: а завтра, когда мне фен будет нужен, ты что, обратно отлампы его отрезать будешь? Нет, говорит, от тостера отрежу! Хоть бы его,дурака, кто-нибудь украл!

Ирка осторожно опустила трубку рядом срычажками. Жаловаться на своего оруженосца Гелата могла часами, и собеседник ейдля этого, по большому счету, требовался только в качестве декорации.

Наше обычное бытовое время делало то, что оновсегда делает, когда ему совсем уж нечего делать, а именно шло. То ускоряясь,то замедляясь, стрелки на круглых кухонных часах проглатывали часы и невкуснодавились минутами. Капала вода в кране. Вспыхивала и гасла электрическаялампочка. Трясся гневной ревматической дрожью старый холодильник, обиженный нажизнь и на продукты, заточенные в железном его чреве. Плакал и булькал слив вванной, когда кто-то включал стиральную машину.

Изредка в небольшое окно заглядывали солнечныелучи и с любопытством прыгали на постерах, разглядывая коротконогихсерфингисток, на одноцветных купальниках которых бесцеремонный фломастерзаписал уже чьи-то телефоны и расписание зачетов.

Мало-помалу Ирка привыкала к питерскойквартире валькирий. Привыкала к Багрову, по утрам имевшему гусарскую привычку суханьем принимать ледяной душ. Привыкала к соседям – как к любителю спортивныхвелосипедов, ловкому, татуированному, похожему на цыгана парню, так и кхлопотливо-болтливой Инге Михайловне.

О своих чувствах к ней Матвей больше незаговаривал. Лишь однажды возник опасный момент, когда он затронул эту тему.Ирка напряглась, но оказалось, что можно было и не напрягаться.

Багров заметил на столе забытую с обедаколбасу, убрал ее в холодильник, захлопнул его и только потом уже продолжилговорить о любви.

– Вот она – иерархия ценностей! –сказала Ирка.

«Коммунальная жизнь» не так сильно угнеталавалькирию-одиночку, как ей казалось вначале, хотя существовали, конечно, иминусы. С другой стороны, все зависит от того, как смотреть на неудобства:радостно или с ропотом. Если с ропотом, то ни к чему, кроме приумножения и безтого сильной общемировой вони, это не приводит и не приведет.