Читать книгу "Пиратские войны - Николай Прокудин"

Парусник скрипел корпусом и снастями, словно выражал презрение неумелому экипажу. День за днем шла учеба и тренировки. Постепенно у новоиспеченных матросов появились сноровка и умение, даже туземки стали справляться с обязанностями марсовых матросов. К скрипу снастей и шпангоутов все быстро привыкли, корабль, точно живой, разговаривал с ними на своем языке, и людям казалось, что они начинают его понимать.

Глава 8

ДАЕШЬ АМЕРИКУ!

Надо сказать, что вопрос о направлении движения корабля остро встал в первый же день плавания. Друзья долго спорили о том, куда держать курс, обсуждали разные варианты маршрута. В Россию плыть рано, там пока еще на троне Екатерина, значит, дорога туда бунтовщикам заказана. Приближаться к английским или французским владениям тоже рискованно, местное колониальное начальство могло бы принять их за настоящих пиратов и не сильно ошиблось бы в этих предположениях. Появиться на Формозе значило самим стать жертвой азиатских морских грабителей, а направиться в Сиам тоже нельзя — Степанов там много лет назад сидел в тюрьме, и от местного гостеприимства у него остались самые жуткие воспоминания. В результате мореплаватели отметили на карте приблизительные координаты покинутого острова, прочертили курс в никуда, и корабль углубился в бескрайние просторы Великого океана.

Наконец консенсус был достигнут — плыть на восток, к американскому континенту, где жизнь куда свободнее, а при случае можно продать корабль и купить на вырученные деньги участки плодородной земли. Сергей мечтал о посещении Сан-Франциско, если его уже построили, а если нет, то на месте будущего города должно было находиться поселение русских первопроходцев. Кроме того, он много и красочно рассказывал товарищам о живописных Гавайях, которые встретятся на их пути, о бескрайних прериях Дикого Запада, рассуждал о политике, о свободе, равенстве и братстве.

Товарищи по несчастью слушали речи графа, разинув рты, и только ротмистр Степанов недовольно хмыкал. Он-то мечтал о собственном большом имении, о деревеньках со многими сотнями крепостных, а этот выживший из ума чудак, молодой граф, все время нес какую-то чушь про равные права людей. Где это видано, равнять права помещика и холопа?!

Дед хмурил брови и размышлял на досуге: «Истинную правду говорил дьяк Филат: весь вред идет от проклятых латинян с их католической и протестантской ересью! Стоило человеку немного пожить за границей, и вот на тебе — моментально заразился бунтарскими идеями. Словно и не благородный граф, а безродный цыган или еще хуже — голоштанный смутьян. Прямо-таки настоящий бунтовщик, похуже самозванца Пугачева!»

Казак Худойконь тоже часто задумывался, но он ликовал про себя и мысли его шли в противоположном направлении: «А не воскресший ли это Емельян Пугачев? Больно уж на него похож! Черноволос, чернобород, глаз как у ворона, голос проникновенный такой, прямо-таки за душу берет, только этот человек возрастом моложе». Рядом с Пугачевым во время бунта побывать ему не довелось, но Худойконь слышал его речи, пусть и издали. Они крепко-накрепко запали в его душу, ведь самозваный император Петр Третий говорил о казацкой вольности, о свободной земле, о светлой и богатой жизни мужиков на Руси.

И лишь французик Гийом ни о чем таком высоком и не помышлял, не ломал голову над заумными идеями графа, он пропускал мимо ушей все разговоры о высоких материях. Его помыслы были примитивны и плотоядны: скорее бы прекратился треп и можно уединиться в каюте с ласковой молодой туземкой. Мими, так звали туземку, была первая в его жизни женщина, ее нежные ласки пришлись ему по душе, и юнга постоянно мечтал о новой встрече с девушкой. Любовная горячка не давала ему возможности думать о чем-нибудь другом, кроме как о прелестях чернокожей красотки.

А аборигенки вообще почти ничего не понимали, зато жизнь их изменилась к лучшему. Они старательно запоминали новые слова, и пытались повторять их, при этом страшно коверкая. Женщины были счастливы и радовались тому, что кораблем завладели эти хорошие и добрые люди, которые убили жестоких злодеев. Рассуждали они примерно так: «Эти голубоглазые белые люди очень ласковые, они не бьют, любят, кормят, не скупясь, поят вкусной дурманящей водой, а если еще и привезут обратно на родной остров, то будет вообще замечательно!»

Строганов, не раз разглагольствуя на вольные темы, чувствовал, что зашел слишком далеко в своих речах, ведь эти малообразованные люди XVIII века не способны адекватно воспринять идеи XXI столетия, они были детьми своего времени. Но едва заходил разговор на экономическую, политическую, общественную или духовную тему, как Сергей вновь и вновь начинал говорить такое!.. О либеральных ценностях, о демократии, о построении гражданского общества. Строганов гнул свою линию, и его постоянно заносило в политические дебри. Приятели сидели, пили-ели, с удивлением и сочувствием глядя на этого полоумного графа. Они усмехались, ухмылялись, качали головами и ждали, когда же иссякнет его красноречие.

Ипполит однажды не выдержал и брякнул:

— Совсем заучили нашего графа в этих Европах! Надо же, что наделали проклятые англичане!

Совершенно не подготовленному к длительному плаванью экипажу первое время везло, море было спокойно. Новички-матросы кое-как управлялись с парусами и рулем, а капитан Степанов как мог командовал и вел корабль по курсу, в сторону далекой Америки. Приходилось ладить друг с другом, и члены экипажа, связанные общим делом, становились все более дружны, а присутствие на судне молодого и веселого Гийома Маню, над которым любили подтрунивать старшие, не раз разряжало обстановку.

Первое время юнга никак не мог взять в толк, почему друзья-россияне так странно называют казацкого атамана. Русский язык он уже понимал довольно сносно, поэтому сделал вывод, что «худой» и «конь» — это два отдельных слова, а вот почему они вместе образуют странную русскую фамилию, он не понимал. Такое словосочетание было больше похоже на прозвище. Сержу пришлось на французском языке подробно растолковать парню предысторию получения казаком такой необычной фамилии, но для юноши это было слишком сложно. Порой он называл Кузьму Худым, а иногда в шутку просто Конем и постоянно просил снова объяснить происхождение фамилии. Казак каждый раз повторял свой рассказ, юнга с непроницаемым лицом выслушивал его и радостно хлопал в ладоши. Затем все повторялось. Это происходило так часто, что даже туземки запомнили полное звучание фамилии казака. Оказалось, что это был тонкий французский юмор.

Потом юнга стал специально коверкать фамилию Кузьмы. Бывало, крикнет с мачты вниз: «Эй, Худойкобыла, подай конец!» Казак поправляет, а юнга извиняется за свое плохое знание русского. Атаман сердился и подавал веревку со словами: «На, Манька, держи конец, да покрепче!» — и неприлично жестикулировал. Это был уже жесткий русский юмор.

Русаки смеялись, а юнга обижался, он уже знал, что Манька и Маня — это женские имена, и жест с концом он тоже уяснил. Но проходило время, и упрямый француз снова обращался казаку: «Тощийлошадь, лови крюк!» Гийом тотчас получал подзатыльник от казака, но через минуту опять упорно переиначивал его фамилию в Тонкогомерина или как-нибудь еще. Так они подшучивали друг над другом целый день.