Читать книгу "Слово дворянина - Андрей Ильин"

— Наложница новая, что Зариной зовется, — ответила старшая жена.

— Пусть подойдет.

Расступились все, разбежались в стороны, дорогу давая. Ни жива ни мертва Дуняша, ступить не может, будто ноги ее к коврам персидским приросли.

Толкают ее в бок да глядят с завистью.

Подвели Дуняшу к господину да вновь в бок толкают. Встала она на коленки, проползла три шага, коснулась губами покрывала.

Шах смотрит на нее с любопытством да ногу свою вперед отставляет, на коей туфля надета, золотом шитая, с носком, вверх загнутым.

Обмерли все! Виданое ли дело, чтоб милость такую господин явил, что не покрывало только, но и туфлю свою дать поцеловать! Счастливица Зарина!..

Подползла Дуняша да коснулась устами своими самого кончика туфли. А как коснулась, задрожала вся со страху! Да только не так ее поняли!..

Хмыкнул шах да на нее указал.

— Пусть ко мне придет!

Ахнула Дуняша. Да почуяла взгляды ненавистные, что со всех сторон на нее обратились!

Тут же ее в баню свели — мыли да парили в цветочных водах, тотчас меняя их, как лепестки от тепла увядали, да ноги с руками и тело все растирали, благовониями умащивали, в кожу их втирая...

А после к евнуху главному привели, что прозывался Джафар-Сефи.

Тот осмотрел ее, обнюхал всю да спросил, как она господина своего ублажать станет.

Сказала Дуняша.

Евнух послушал да повелел ласки, шаху предназначенные, на себе показать! Обомлела Дуня... Слышала она, будто во всем свете не сыскать более опытного знатока утех любовных, чем евнух шахский!

Встала Дуняша на колени да стала евнуху ноги ласкать и целовать, как учили ее. А нога вся толстая, гладкая, жиром заплывшая. Сидит евнух, глаза за веки забрав, будто чего слушает.

Морщится недовольно да говорит непонятно, как все на Востоке.

— Кто спешит, тот дороги любовной не осилит, ибо не тот поспевает, кто первый цели достигает, а кто приходит вовремя! Подымайся к вершинам страсти медленно, да верно, да первая сама получай от пути того радость!

Поняла ли Зарина?

Кивнула Дуняша, хоть не поняла.

Покачал головой главный евнух. Коли будет шах недоволен, — его вина в том первая, а уж невольницы — вторая.

Вздохнул да велел ей на ложе возлечь.

А как возлегла она, стал он ласкать ее руками и губами. Сперва страшно Дуне было да щекотно только, а после обо всем она позабыла, лишь тело свое слушая, все потаенные уголки его, с удивлением и страхом ощущая, как разгорается в ней незнакомое чувство, что зовется любовный жар!

А евнух знай себе дальше старается, любовную дорогу опытной рукой торя, да говорит вслух, что с ней делает, дабы знала она, как ей господину своему радость доставить. И чувствует Дуняша, что евнух тоже от страсти дрожит, и пальцы его, и язык, и весь-то он сам, и от тряски той нежной уж вовсе она обо всем позабыла!

Лишь дивится — как так быть может, что евнух — ничего-то, что у мужиков быть должно, не имея, столь искусен в делах любовных, что может такую радость невозможную доставить!

А после, на самую вершину страсти взойдя да от того закричав и заплакав, вовсе чувств лишилась. Да не одна она, а и евнух тоже, ибо учил он, что нельзя истинного счастья в любви доставить, коли самому от того наслаждения не иметь!

Видно, правы были наложницы, шепчась меж собой, будто слаще того нет, как на ложе евнуха шахского попасть! Так и есть!..

Как пришла Дуняша в себя, спросил ее евнух:

— Поняла ли, Зарина, теперь?

— Поняла! — прошептала Дуня.

— Тогда иди, — сказал евнух да погладил ее ласково. Тут ее, вновь распарив да благовониями умастив, в опочивальню шаха доставили. Да как тот на ложе лег, дверь отворили. Дуняша на коленки встала да, в коврах персидских чуть не по пояс утопая, к господину своему поползла, выказывая ему тем свою покорность. А как подпозла, одежды свои прозрачные сбросила...

Чего она дале делала, Дуня уж и сама не понимала, а лишь, евнуха шахского вспоминая, ласки его повторяла, дорогу любовную в первый раз осиливая. И от воспоминаний тех сладких и от ласк своих страстью зажигалась все более и более, уж не покоряясь, а ведя господина своего к самым вершинам блаженства. Да только не его она в тот момент представляла, а евнуха его, который пламя в ее сердце и чреслах игрой искусной разжег, прежде чем на ложе шахское возвести!..

Утром шах ей подарки дорогие прислал — перстни, бусы жемчужные, колье с камнями самоцветными и иные, да повелел другой ночью опять ее в опочивальню свою доставить!..

Месяца не прошло, как стала Дуняша уж не наложницей Надир Кули Хана, но женой его, что вера магометанская позволяла, ибо не куплена была она, а подарена шаху визирем, отчего считалась выше, чем просто рабыня.

Не было в гареме дотоле, чтоб скоро так из наложницы — женой шахской стать, да не одной средь многих, а любимой, ибо ночи не проходило, чтобы шах избранницу новую к себе не призывал!

Да только не радовало то Дуняшу, ибо хоть и нет более желанной доли для наложницы, чем стать женой господина своего, но более горькой тоже нет!..

Глава XXVI

Сашка-матрос верно — был матросом, в лихо заломленной бескозырке, непомерной ширины клешах и в ушитом по последней флотской моде черном бушлате, распахнутом от ворота до пупа, дабы виден был полосатый тельник. В ухе его болталась серьга, коя полагалась лишь нижним флотским чинам, бывавшим в дальних океанских походах и огибавшим мыс Горн.

— Человек есть свободная, не подлежащая угнетению обществом личность, — вещал Сашка-матрос. — Птаха щебечет где хочет, и никто ей не хозяин, и нет на нее управы...

— А как же коршун? — тихо спросил Мишель.

— Коршун тоже есть свободная по природе своей личность, — ничуть не смутился Сашка-матрос. — И человек должен быть аки птица — летать где вздумается и петь, что душе его угодно. К чему мне ваши глупые законы, коли я выше них, коли я — сам по себе! Захочу — счас поеду в далекий город Сингапур, где крейсер наш стоял, где рай земной, али подамся в Соединенные Американские Штаты! А то — никуда не поеду — влезу на печь и спать стану, как будет у меня такое желание! И никто мне не указ! Душа моя широка, как море-океан, оттого никто не смеет мне поперек вставать!

— А ежели, к примеру, выпить захочется? — не без умысла спросил Валериан Христофорович.

— Тогда — пить стану! — уверил его анархист. — Захочу — самую малость, а нет — так допьяна, чтоб хоть с ног долой!

— Спирт? — уточнил Валериан Христофорович.

— А хошь бы и спирт! — хвастливо заявил Сашка-матрос. — Я ромы ямайские хлебал с глинтвейнами, я, может, ноги в шампанском полоскал, но ежели душа попросит, то и спиртягу могу — такой я человек!