Читать книгу "Рубеж - Андрей Дышев"

В первоапрельском номере 1982 года во «Фрунзевце» вышел материал, который стал знаменательным в творчестве Валерия Глезденева. Очерком «Живи и помни. Сказ о матери солдата» он заявил о себе в коллективе как яркий и незаурядный журналист. Он доказал, что и в окружной газете могут и должны появляться серьезные, глубокие материалы, газетчик должен уметь исследовать суть проблемы, существо трудного, запутанного дела. Глезденев взялся расследовать причины бюрократических проволочек, тормозящих сооружение бюста Герою Советского Союза Александру Мироненко, который одним из первых получил это звание в Афганистане – подорвал себя и душманов, чтобы не попасть в плен.

Очерк вызвал небывалый резонанс. Мы поздравляли коллегу с несомненной творческой удачей. Но самое главное было в том, что газета и Валера Глезденев победили бездушие и черствость: памятник был установлен. Редакция получала письма со словами благодарности автору.

Не стану настойчиво утверждать, что журналист Валерий Глезденев дни и ночи напролет сидел за столом или пропадал в командировках. Отнюдь. Он был не чужд радостям жизни и в этом тоже считал своим долгом быть в первых рядах. Любил выпить в компании друзей – с песнями и весельем, бывало, волочился под настроение. Рядом с редакцией возвышается здание с щемящим душу названием «Россия» (сейчас переименовали).

– Скажите, как пройти в Россию? – с самым серьезным видом вопрошает Глезденев у встречной смугляночки.

Та начинает добросовестно разъяснять, думая, что нужна гостиница.

– Да нет, я имел в виду республику, – щерится Валерка, довольный собственной находчивостью.

Девица улыбается: майор-летчик такой непосредственный и обаятельный.

«Россия» была излюбленным местом «фрунзачей». Летом во дворе варился плов, а в ресторане можно было заказать ледяную окрошку. Общим же местом сосредоточения компаний были гостиничные этажи, где располагались по-застойному щедрые буфеты с цыплятами табака, свежезажаренным толстолобиком, формочки слюдяного холодца, узбекской самсой с мясом и луком, душистыми лепешками, зеленым чаем, сладостями, ну а кроме того, коньяком и сухим столовым вином, которое мы именовали «добрым старым бургундским».

В моей старой деловой тетради есть хулиганская запись-диалог, написанный во время какого-то собрания или совещания. Характерный глезденевский почерк:

– Пить пойдем?

– Бухать?

– Буль-буль!.. Легенды нет? Приехала комиссия из Москвы – вот и вся легенда. Надо было встречать, устраивать, ублажать…

Он мог «забурить» куда-то на целую ночь и появиться утром слегка небритым и уставшим. Впрочем, это считалось в порядке вещей. Где-то в чужой компании он мог и приврать, прихвастнуть, «навешать лапши на уши», впрочем, без конкретной какой-то для себя выгоды. Однажды он прицепил на бланк душманского удостоверения, захваченного среди прочих трофеев на операции, свою фотокарточку и подписал фамилию. Подобные шутки доставляли ему несказанное удовольствие.

Эпоха корчилась от фарса… Генеральный патриарх, собравши силу в дряхлеющей деснице, получал под аплодисменты Золотое Оружие.

Мы все дурачились. Валерка копировал бровеносца. Было до колик похоже. В какой-то странной компании ему сказали: «Ох и погоришь, ох и доиграешься!»

Наши застолья были вполне человеческим проявлением схватить от жизни как можно больше. Глезденев балагурил, смеялся, с пол-оборота заводил компанию, но всегда помнил о третьем тосте. Он так и говорил: «Ребята – третий тост!» И все смолкали, вставали молча, и если кто-то забывшись или по незнанию протягивал руку со стаканом, чтобы чокнуться, Глезденев аккуратно останавливал: «Погоди». Третий тост был за погибших в Афганистане. Эта традиция была священной во всей 40-й армии. Чтили ее и мы.

Глезденев заболел Афганом сразу и навсегда. «Афганцы» были для него если и не святые, то все почти герои, люди, которые живут по высшей шкале. И для Валерки, который очень ценил дружбу и всегда был надежным как друг, фронтовое братство являлось священным и высокочтимым. Он хотел быть, как «афганцы». Вскоре он пробил себе командировку, спешно экипировался в полевую форму с портупеей, получил у своего подчиненного Саши Краузе пистолет Макарова с патронами (тот заведовал выдачей оружия), выслушал наставления Юры Попова: «Выбери один гарнизон. Стань там своим человеком». И рано утром отправился на военный аэродром.

О дальнейших событиях мне рассказал Николай Иванов, который в то время служил в десантной дивизионке в качестве ответственного секретаря.

– Получилось так, что я прибыл в Афганистан, а через пару месяцев в Ташкент распределился Глезденев.

Потом произошла наша встреча… Позже я просмотрел свои дневниковые записи. И вот нашел фразу: «Прилетел Валерка…» Это было 4 декабря 1981 года, пятница…

Сам же я прибыл в ДРА 24 июня 1981 года. Помню, мы летели через Ташкент. В Тузеле у нас была посадка – всего на два часа для заправки, поэтому Валеру я не увидел. Вылетали же мы с чкаловского аэродрома под Москвой. Это была как раз первая замена. Мы меняли тех, кто первым входил в Афганистан. Шла эта кампания централизованно, собрали около 300 офицеров, объяснили ситуацию, что, как и почему. Меня вызвали из Прибалтики, где я служил ответсекретарем.

И вот тот день 4 декабря.

Встреча произошла, как сейчас помню, у палаток комендантской роты. Обнялись, сразу град вопросов: куда, насколько… У Глезденева, как всегда, конечно, тысяча планов: побывать, полетать, посмотреть. И уже на следующий день он отправился с вертолетчиками на боевой вылет. И вот такое получилось совпадение: первый бой был на вертолете и последний тоже на вертолете. Причем летал оба раза с вертолетчиками одного и того же полка.

Я волновался за него, но не отговаривал, потому что нельзя отговаривать журналиста, который специально прилетел сюда, чтобы увидеть Афганистан воочию, а не отсиживаться в холодке. Хотя были и такие журналисты, которые отсиживались в модулях, наши офицеры на них косо смотрели. У Валеры же характер был не такой. Я знал, что он полетит в любом случае, обязательно пойдет туда, где жарко. Улетел он утром, часов в 10, а появился, как и всегда, внезапно, к обеду. Разреженность воздуха была большая, и днем особо не летали. У меня как гора с плеч свалилась, мы снова обнялись. И первое, что он показал мне, – это свои руки. Они были исцарапаны, в крови. «Как это у тебя получилось?» – спрашиваю. «Коля, я стрелял!» – выпалил он. «Подожди, где стрелял, как?» Оказалось, когда они летели над горами, по вертолету открыли огонь. Они открыли ответный. Борттехник стрелял из пулемета, который, как обычно, устанавливается в проеме двери или в хвосте, а Валера помогал снаряжать пулемет лентами, подавал их, затем сам стрелял и вот этими лентами в суматохе исцарапал себе руки.

Немного придя в себя от возбуждения, он достал блокнот и показал какие-то торопливые записи.

Еще не остыв, он отправился в модуль: «Погоди, Коля, я все это сейчас запишу, чтобы не забыть». Полтора часа он не показывался, набрасывал, расшифровывал свои торопливые записи. Потом уже пошли на обед… Вот так состоялось у него боевое крещение – 5 декабря, в субботу. Он был страшно доволен этой вылазкой. Потом Глезденев поехал в штаб армии представляться, ездил по Кабулу. Жил он с нами в комнате и потом, когда приезжал, останавливался всегда у нас. Летал он в командировки в одной и той же полевой форме, в фуражке, портупее с пистолетом. Когда же вылетал на операции – получал у нас в дивизии автомат и всюду ходил с ним.