Читать книгу "Кремлевский опекун - Александр Смоленский"

Опять всплыли дети, и явно не случайно. Борис Иосифович без серьезного повода звонить бы не стал, и слов на ветер он бы не бросал.

– Понимаю, для нас, юристов, это не аргумент, – продолжал тот, – но обязательно прочитайте завтрашний номер «Комсомольца»! Насколько мне известно, там по поводу вашего процесса будет сказано во всеуслышание.

– Спасибо за звонок, коллега. – Тоном, не предполагающим продолжения, Зуева повесила трубку.

Теперь она начинала кое-что смекать. Незначительный с точки зрения уголовного права процесс в обывательском плане обещает вырасти в настоящую сенсацию, стать бесценной находкой для вездесущей прессы и для любого, ищущего публичной славы юриста. Правда, всем ее коллегам достаточно хорошо известно, что лично она к дешевой популярности никогда не стремилась, предпочитая оставаться в тени. Тем не менее «амбициозного» судью в данный процесс почему-то не захотели, а предпочли поставить ее. Значит, все обстоит гораздо серьезнее.

Галина Николаевна почувствовала, как у нее кругом пошла голова. Что и говорить, есть над чем призадуматься. Формально ничего особенного, якобы дружеский звонок авторитетного коллеги. Но если добавить к этому личное участие районного прокурора в процессе... Если вспомнить о совершенно «зеленом» адвокате, прикрепленном по разнарядке... Наконец, умело подогреваемый обывательский интерес к суду... Невольно задумаешься.

Выбор на ней наверняка тоже остановили сознательно! И дело тут не только в инцесте, который в принципе в стране неподсуден, к тому же который еще надо доказать. Откуда вообще правоохранительным органам стало известно об этой забитой, молчаливой парочке? Откуда и для чего они ее выкопали? Это обстоятельство смущало и настораживало Зуеву больше всего, хотя вроде бы формально это ее не касалось. Она начинала ненавидеть себя за то, что до сих пор не нашла правдоподобного объяснения зародившимся сомнениям.

Велико было бы удивление многоопытной Галины Николаевны, узнай она, что где-то по соседству с Домом культуры бесцельно кружит еще один человек, чьи мысли безостановочно крутятся в схожем направлении. Это был совершенно неведомый ей Багрянский, покорно подпирающий «культурную» стенку здания, как лазутчик, прислушивающийся к тому, о чем судачат люди.

По роду своей деятельности Льву Багрянскому постоянно приходилось сталкиваться с публикой, для которой, как для профессиональных игроков в покер, скрывать эмоции стало производственной необходимостью. Это были искусные мастера своего дела, талантливейшие актеры, обладавшие к тому же недюжинной волей, но капризами судьбы-индейки обделенные реальными театральными подмостками. Подмостками им служила жизнь. На столь изощренном фоне раскусить весьма сложное состояние души, равно как и деловой настрой судьи Зуевой, о которой долго и упорно ему рассказывал директор «Слободы», для Багрянского было делом не самым сложным. Достаточно было услышать, на какие вопросы она стала «сбиваться», как стала все чаще копаться в бумагах и смотреть в зал невидящим взглядом, чтобы понять: она уже знает про инцест. Выжидать больше нельзя. Пора что-то наконец делать, чтобы хоть как-то повлиять на ход судебного разбирательства. Чтобы защитить от подлой несправедливости эту трогательную беззащитную парочку. Неужели со времен Шекспира так ничего и не изменилось в этом мерзком, насквозь прогнившем мире?! Должна же жить в нем хоть какая-то правда, хоть какие-то осколки честности и человеческого благородства!

Свое отношение к «вновь открывшимся обстоятельствам» Багрянский, точно так же, как накануне Зуева, до конца не понимал. Как ко всему относиться? Конечно, про это он слышал и читал. Отмахнуться и уверить себя в том, что эта тайна за семью печатями человеческих отношений его не интересует, было бы неправдой. Но и высокая мораль, на которую активно жмут в некоторых странах, по которой якобы брата и сестру в них принято судить за кровосмешение, тоже не очень-то его убеждала.

Впрочем, что толку сейчас копаться в себе и отвлеченно морализировать, когда эти двое детей вот-вот будут навсегда втоптаны в грязь. Этого нельзя допустить по определению. Багрянский достаточно хорошо разбирался в людях, чтобы не заметить в подсудимом Димке Сироткине малейшую червоточинку, намек на порок, живи в нем и то и другое. Тем более надо быть ослом, чтобы не просчитать ситуацию. Ясно, что в дело вовлечены очень серьезные силы. Это теперь не вызывает никаких сомнений. Эти силы обладают огромным влиянием, без особого труда манипулируют фактами, ключевыми фигурами на процессе, требуют правильного оскала прессы, доводят до истерики падкую на сенсации публику.

От собственной беспомощности Льву казалось, что он готов завыть. Правда, теплилась одна, очень маленькая, буквально микроскопическая надежда на судью. Уже хорошо, что в ходе самого процесса Зуева силится все понять, но, увы, до конца так и не понимает, что происходит в закулисье. Почему такая мощная негативная энергия совершенно неадекватно сфокусировалась на заурядной истории?

Даже современная беллетристика стыдливо обходит подобные банальные сюжеты, предпочитая копаться в запутанных отношениях политиков, бизнесменов, артистов, которые с удовольствием поставляют ей свое грязное белье. А тут, пожалуйста, стреляют из пушек по воробьям! Нет, что-то здесь не так. Так просто не бывает! Пушки расчехлены, даже если никто пока не слышит их раскатистого грохота. А вот воробьи... Может, в них, в воробьях, и кроется разгадка? Глупости! Воробью никогда не стать орлом. Да и по орлам палить из пушек, мягко говоря, накладно.

Багрянский инстинктивно стал понимать, причем основываясь не только на словах Корниенко, что судья на распутье и упорно пытается нащупать свою тропу в процессе, отличную от той, на которую ее некие кукловоды ненавязчиво выводят.

Это говорит о том, что она не ангажирована с самого начала. Ее, так сказать, разыгрывают «втемную». И скорее всего, потому, как абсолютно точно уверены, что Зуева сама, естественным ходом процесса приведет к нужному результату: упрячет парнишку в тюрьму. Еще немного, совсем немного, и она ступит на загодя устланную персонально для нее дорожку.

Краем глаза Багрянский заметил, что московская журналистка, как бы случайно проходя мимо, с жеманной обидой и готовностью тут же ее проглотить, посмотрела на него. Вопреки устоявшимся принципам, за которые он никогда себя всерьез не корил, Льву на этот раз действительно было не до баб.

И почему только он так близко к сердцу принял эту печальную историю? Может, где-то в глубине души завидовал и даже преклонялся перед способностью людей испытывать такие безудержные, очищенные от обывательских примесей чувства и страсти?

Будучи циником по профессии и по обстоятельствам – как без этого выжить? – он прекрасно понимал, что сам лично не способен на подобное сумасбродство. А как порой хочется отбросить условности и с головой броситься в омут, познать смятение, боль и радость. Интересно, был ли сумасбродом сам Шекспир или просто насочинял раздирающих читательские души историй?

Проводив взглядом коллегу, Багрянский по привычке стал звонить Духону, догадываясь, что вновь слегка перебирает и злоупотребляет отношениями с другом. Трубка не отвечала. «Ну, давай же, давай!» – нервно бормотал Лев, словно стараясь убедить находящегося в четырех сотнях километров от него далекого абонента, что тому непременно надо взять трубку.