Читать книгу "Ведьмино Логово - Джон Диксон Карр"

Она послушно кивнула головой, проведя кончиками пальцев по глазам, и посмотрела на него.

– Как вы думаете, это Герберт убил Мартина?

– Нет! Конечно же, нет! И никаких призраков там не было, все это сущая чепуха. И... вы же знаете, не мог ваш кузен убить Мартина. Он же всегда им восхищался; это серьезный, положительный человек...

– Он разговаривал сам с собой, – продолжала девушка ровным, ничего не выражающим голосом. – Теперь я вспоминаю, он разговаривал сам с собой. Именно такие спокойные люди внушают мне страх. Они-то и сходят с ума, если в семье есть дурная кровь. У него были большие красные руки. А волосы стояли торчком, их невозможно было пригладить, чего он только с ними не делал. Он был худой, небольшого роста, такой же, как Мартин, вот только руки были слишком большие. Всегда старался подражать Мартину. Может так быть, что он его ненавидел?

Она помолчала, теребя угол диванной подушки.

– И он постоянно что-то изобретал, впрочем, без всякого толка, ни одно его изобретение никогда не действовало. Новая маслобойка, например. Воображал себя изобретателем. Мартин, бывало, смеялся над ним.

Затененная комната была наполнена призраками. Рэмполу виделись две фигуры, стоящие в сумерках посередине белеющей дороги, так похожие одна на другую и в то же время такие разные. Мартин, нетвердо стоящий на ногах, с сигаретой, прилипшей к нижней губе, а рядом с ним Герберт, неуклюжий и туповатый, в какой-то немыслимой шляпе, которая тем не менее надета прямо и аккуратно. Можно было себе представить, что, если бы Герберт курил сигарету, он бы тоже старался, чтобы она небрежно висела на губе, только точно посередке.

– Вчера вечером кто-то открывал стенной сейф в библиотеке, – сказала Дороти Старберт. – Я этого не сказала вчера доктору Феллу. Есть и еще важные вещи, о которых я ему не сказала. Например, то, что за обедом Герберт был еще более возбужден, чем Мартин... Это Герберт открывал сейф в библиотеке.

– Но...

– Мартин не знал шифра. Его два года не было в Англии, и у него не было случая узнать. Знали только я и мистер Пейн. И Герберт. А вчера я видела, что он был открыт.

– Что-нибудь пропало?

– Не думаю. Там никогда не хранили никаких ценностей. Когда отец устроил этот вот кабинет, он перестал пользоваться сейфом. Я уверена, что он давно его не открывал, и никто из нас, конечно, тоже. Много лет там валялись только старые бумаги. Дело не в том, что оттуда что-то украли, – мне, по крайней мере, это неизвестно, – важно то, что я сама там кое-что обнаружила.

Рэмпол боялся, как бы у нее не началась истерика. Она встала с дивана, открыла секретер ключом, который висел на цепочке у нее на шее, и достала пожелтевший листок бумаги. Когда она передавала ему листок, он с трудом поборол в себе желание заключить ее в свои объятия.

– Прочтите это, – проговорила она, с трудом переводя дыхание. – Я верю вам. Остальным я ничего не скажу. Но с кем-то я должна поделиться. Прочтите.

Он взглянул на листок, ничего не понимая. Сверху выцветшими чернилами было написано: «3 февраля 1895. Моя копия стихотворения. Тимоти Старберт». Дальше следовало:

Чем осчастливил нас Гомер?

Чем грек прикроет грудь?

Кто лицемерия пример?

Смог Еву обмануть?

Туда Иосиф продан был.

Кем Дант в аду храним?

Найди, где Одиссей царил.

А кто царил над ним?

Здесь Корсиканец побежден.

Что ты в пращу вложил?

Поэт – скорбел в Тавриде он.

Чему нас Бог учил?

Он, если верен, то один.

Парнасский храм найди,

Тифона и Ехидны сын,

Одна из девяти.[22]

– Ну и что? – сказал Рэмпол посте того, как прочел вполголоса написанные на листке строчки. – Никуда не годные стихи, и совершенно бессмысленные, насколько я могу судить; впрочем, очень многие стихи, которые мне доводилось читать... В чем дело?

Она смотрела на него упорным взглядом.

– Вы видите, какое здесь число? Третье февраля, день рождения моего отца. Он родился в тысяча восемьсот семидесятом году, следовательно, в тысяча восемьсот девяносто пятом ему было...

– Двадцать пять лет, – перебил ее Рэмпол.

Оба они молчали; Рэмпол внимательно вглядывался в загадочные строчки, начиная понимать всю значительность этого листка. Самые дикие предположения, которые высказывали они с сэром Бенджаменом и которые столь яростно высмеивал доктор Фелл, казалось, приобретали реальные очертания.

– Теперь позвольте мне продолжить вашу мысль, – сказал он. – Если это правда, значит, оригинал стихотворения – здесь говорится: «моя копия» —находился в склепе кабинета смотрителя. Что из этого следует?

– Наверное, это именно то, что должен был прочесть старший сын.

Она сердито выхватила у него листок, словно он вызывал ее ярость, и готова уже была скомкать его в руке, но он отрицательно покачал головой.

– Я без конца думаю об этом, и это единственное объяснение, которое приходит мне в голову. Надеюсь, что это так. Я ведь рисовала себе множество ужасных вещей, которые могли бы там находиться. Но и этот листок не лучше других. Люди продолжают погибать.

Он сел на диван.

– Если оригинал и существует, – сказал он, – там его уже нет.

Медленно, неторопливо, ничего не опуская, он рассказал ей об их посещении кабинета смотрителя.

– А эта штука, – добавил он, – нечто вроде криптограммы. Иначе и не может быть. Неужели Мартина убили для того, чтобы ею завладеть?

Раздался осторожный стук в дверь, и оба они вздрогнули, словно заговорщики. Приложив палец к губам, Дороти торопливо спрятала листок в стол.

– Войдите, – сказала она.

Дверь отворилась, и в комнату вплыла гладкая физиономия Баджа. Если его и удивило присутствие в комнате Рэмпола, он ничем это не обнаружил.

– Прошу извинения, мисс Дороти, – сказал он. – Только что прибыл мистер Пейн. Сэр Бенджамен просит, чтобы вы соблаговолили пожаловать в библиотеку.

10

В библиотеке за минуту до этого состоялся, по-видимому, крупный разговор; это было ясно из того, что там царила напряженная атмосфера, а лицо сэра Бенджамена покраснело от возбуждения. Он стоял повернувшись лицом к холодному камину, крепко сцепив руки за спиной. В середине комнаты, как заметил Рэмпол, стоял его собственный недруг Пейн, поверенный в делах.

– Я скажу, что вам следует делать, сэр, – говорил главный констебль. – Вы сядете в кресло и будете сидеть, как благоразумный человек, и дадите показания, когда вас об этом попросят, и ни минутой раньше.