Читать книгу "Крестьяне - Оноре де Бальзак"

Эта уже начавшаяся перемена вызвала следующий ответ одной остроумной старой дамы, у которой спросили, почему начиная с 1830 года она проводит лето в Париже: «Я перестала жить в поместьях с тех пор, как из них понаделали ферм». Но к чему приведет этот все сильнее разгорающийся спор человека с человеком, спор между богатым и бедным? Настоящая работа написана исключительно с целью осветить этот страшный социальный вопрос.

Нетрудно понять, в каком сложном и затруднительном положении оказался генерал, рассчитав Гобертена. Как всякий хозяин, вольный поступать по своему усмотрению, он в душе решил: «Прогоню этого мерзавца», но при этом он позабыл о случайностях, о своей вспыльчивости сангвиника-рубаки, готового прийти в ярость, как только какой-нибудь проступок откроет ему глаза на то, что он старался не видеть.

Впервые сделавшись землевладельцем, Монкорне, типичное детище Парижа, не позаботился заранее подыскать себе управляющего; теперь же, ознакомившись с краем, он понял, насколько необходимо такому человеку, как он, иметь посредника, чтобы вести дела со столькими людьми, принадлежащими к низшим слоям общества.

За те два часа, пока длилась бурная сцена между Гобертеном и его хозяином, управляющий сообразил, что генерал при своей горячности очень скоро окажется в затруднительном положении; выйдя из гостиной, где произошла ссора, он вскочил на свою лошадку, домчался до Суланжа и там стал держать совет с четою Судри.

Услышав его слова: «Я расстаюсь с генералом. Кого бы ему подсунуть в управляющие, так чтобы он ничего не заподозрил?» — супруги Судри сразу поняли мысль своего приятеля. Не надо забывать, что Судри семнадцать лет стоял во главе кантональной полиции, а его жена, как и все субретки оперных див, была очень хитра.

— Долго придется ему искать, — сказала мадам Судри, — прежде чем он найдет кого-нибудь лучше нашего дорогого Сибиле.

— Крышка ему! — воскликнул Гобертен, еще весь красный от перенесенного унижения. — Люпен, — обратился он к нотариусу, присутствовавшему на этом совещании, — отправляйтесь-ка в Виль-о-Фэ да хорошенько настрочите Марешаля, на случай если наш красавец кирасир обратится к нему за советом.

Марешаль был тем самым поверенным, которого его бывший патрон, парижский поверенный в делах Монкорне, как и следовало ожидать, рекомендовал генералу в качестве советчика после удачной покупки Эгов.

Упомянутый Сибиле, старший сын секретаря суда в Виль-о-Фэ, двадцати пяти лет от роду, будучи еще конторщиком нотариуса, без гроша за душой, до безумия влюбился в дочь суланжского мирового судьи.

Этот достойный судья, по имени Саркюс, получавший полторы тысячи франков жалованья, женился на девушке без всякого приданого, старшей сестре суланжского аптекаря г-на Вермю. Единственной его дочери Аделине, богатой только своей красотой, пожалуй, проще было умереть, чем прожить на жалованье, которое получает в провинции конторщик нотариуса. Молодой Сибиле, приходившийся дальней родней Гобертену по каким-то довольно трудно уловимым семейным связям, по которым в маленьких городках добрая половина обывателей оказывается в родстве друг с другом, получил при поддержке своего отца и Гобертена тощенькое местечко в оценочном управлении. На долю этого бедняги выпало нерадостное счастье за три года оказаться отцом двух детей. Секретарь суда, у которого на руках было еще пятеро детей, не мог помогать старшему сыну. У мирового судьи ничего не было, кроме дома в Суланже и ренты в сто экю. Поэтому-то г-жа Сибиле-младшая вместе со своими двумя детьми большей частью жила у отца. Адольф Сибиле, которому приходилось разъезжать по всему департаменту, изредка навещал свою Аделину. Может быть, именно при таких условиях жены и бывают особенно плодовиты.

Восклицание Гобертена, понятное после этого беглого обзора материального положения молодой четы Сибиле, требует еще некоторых пояснений.

Адольф Сибиле, отличавшийся, как мы уже видели из ранее набросанного портрета, исключительно неприглядной внешностью, принадлежал к тому разряду мужчин, которые могут найти доступ к женскому сердцу, лишь пройдя через мэрию и церковь. Одаренный гибкостью пружины, он уступал, но вслед за тем сейчас же возвращался к своей цели. Такое обманчивое свойство весьма похоже на трусость, но, пройдя выучку в конторе провинциального нотариуса, Сибиле привык скрывать этот недостаток под личиной угрюмости, подменявшей отсутствующую силу. Многие фальшивые люди прячут свою паскудную душонку под напускной резкостью; ответьте им резкостью, и эффект будет тот же, как если бы вы прокололи булавкой надутый пузырь. Таков был сын секретаря суда. Но большинство людей не отличается наблюдательностью, а среди наблюдательных людей три четверти производят свои «наблюдения» уже после совершившегося факта, поэтому ворчливость Адольфа Сибиле сходила за грубоватую прямоту (качество, превозносимое его патроном) и за несговорчивую честность, пока еще не подвергавшуюся серьезным испытаниям. Некоторым людям их недостатки так же идут на пользу, как другим — их достоинства.

Хорошенькую г-жу Сибиле ее мать, умершая за три года до этого брака, воспитала с великой заботливостью, какую уделяет нежная мать воспитанию своей единственной дочери в глухом городке; девушкой Аделина любила молодого и красивого Амори Люпена, единственного сына суланжского нотариуса. В самом начале нашего повествования старик Люпен, прочивший в жены сыну Элизу Гобертен, отправил его в Париж на выучку к своему корреспонденту, нотариусу Кротта, у коего Амори должен был научиться составлять акты и контракты, но в активе Амори оказались только факты сумасбродства и долги, к которым его подстрекал Жорж Маре, другой ученик нотариуса Кротта, богатый молодой человек, посвятивший сотоварища в тайны парижской жизни. Когда нотариус Люпен поехал за своим сыном в Париж, Аделина уже носила фамилию Сибиле. Дело в том, что влюбленный Адольф посватался к ней, и старый мировой судья, побуждаемый Люпеном-отцом, поторопился с браком, на который Аделина согласилась с отчаяния.

Служба в оценочном управлении — отнюдь не карьера. Как и многие чиновничьи должности, она не сулит никакой будущности: это нечто вроде дыры в правительственной шумовке. Люди, попадающие в эти дыры (межевая часть, управление шоссейных дорог и мостов, учительство и т.д.), всегда несколько поздно спохватываются, что более ловкие тут же рядом с ними высасывают, как говорят оппозиционные писатели, соки из народа, — всякий раз как шумовка с помощью аппарата, именуемого бюджетом, погружается в налоговую гущу. Адольф, работавший с утра до ночи и очень мало получавший за свою работу, вскоре убедился, насколько бесплодна и бездонна поглотившая его дыра. Странствуя из одной общины в другую и тратя жалованье на обувь и дорожные расходы, он мечтал о более солидном и выгодном месте.

Только человек косой и невзрачный, да к тому же еще обремененный двумя детьми, прижитыми в законном браке, может понять, какое честолюбие развилось за эти три горькие года, изредка скрашенные любовью, у Сибиле, одинаково неприглядного и внешне, и внутренне, не уверенного в своем благополучии, которое хотя и не хромало на обе ноги, но, во всяком случае, было довольно шатким. Весьма возможно, что неполное счастье является главным побудителем скрытых дурных поступков и тайных подлостей. Человек, может быть, легче мирится с беспросветным несчастьем, чем с проблесками солнца и любви сквозь непрерывно льющийся дождь. В таких случаях бывают поражены и тело, и душа, которую разъедает проказа зависти. У мелких натур этот порок развивается в трусливую и вместе с тем грубую алчность, одновременно и дерзкую, и скрытую; у людей просвещенных он порождает антиобщественные взгляды, с помощью которых они забирают в руки своих начальников. Нельзя ли употребить как пословицу следующую мысль: «Скажи мне, что у тебя есть, и я скажу, что ты думаешь!»