Читать книгу "Всемирная выставка в Петербурге - Марципана Конфитюр"

к этому лакею?

— Да, к нему...

— Ну!

— И что ж он?

— Да, что?

— Не надумал жениться покуда?

— Не хочет никак, — Молодая мамаша вдохнула, отставила бутылку и принялась заворачивать своего младенчика в постиранную тряпицу. — Я вот думаю, если второго рожу, то тогда уж...

— Ох, Дунька! — всплеснула руками Варвара. — Ничему-то жизнь тебя не учит. Чем цепляться за этого старого чёрта, нашла бы давно молодого, да работящего! Вон, сходи на «Треугольник» — там полно парней работает хороших, неженатых!

— Да кто ж меня с ребенком-то возьмёт, — вздохнула Дуня. — Я ж лучше за того держаться буду. У него зарплата как у околоточного — пятьдесят целковых в месяц! Да одежда. Да на кухне подъедает за хозяином. Он таким меня бывало угощал! О-о-о!

На лице Дуни справа смешались страдание, покорность судьбе и мечтательность. А Дуня слева сказала:

— Скоро нашей сестре не придётся с лакеями спать за конфекточку.

— Ты о чём? — Спросила Варя.

— О царе! — Коммунистка понизила голос. — Вчера мне профсоюзные девчата рассказали, что не долго спину гнуть нам на буржуев!

— Как так?

— А вот так! Говорят, в Петропавловке выжил один из царевичей! Его буржуи спрятали затем, что он хотел их наказать всех, а народу нести землю, правду, страхование и восьмичасовой рабочий день! Потому его заперли и двадцать лет на цепи продержали в подвале. А царём Сергея сделали, который про народные страдания не знает и знать не хочет. Да только тот, другой царь, с цепи вырвался! И скоро всем нам явится! Вот так-то!

— Дай-то Бог, — сказала Дуня справа. — Ежели придёт царь справедливый, так, может, он Логгина Дормидонтыча наконец-то жениться заставит.

Глава 19, В которой Николай Львович оказывается в худшем месте России и общается там с худшим человеком.

Чита оказалась самым захолустным городишкой, какой только видел Николай Львович за свою жизнь. Паромобиль тут имелся всего один — в собственности у военного губернатора Забайкальской области. Можно было бы, конечно, взять его на время для своих нужд, но Николай Львович решил, что современная машина посреди бурятской степи привлечет излишнее внимание, пересуды и помешает хранить дело в тайне. Поэтому он взял возок и лошадь в полицейском управлении и велел вознице ехать в Акатуй.

Сутки спустя он достиг своей цели. Сжимая в руках фонограф и на всякий случай имея за поясом револьвер, министр вошёл в самую тайную, самою тёмную, самую охраняемую подземную камеру Акатуйской каторжной тюрьмы.

В тусклом свете керосинки он увидел страшного оборванного старика — совершенно седого, с клочковатой бородою, косматыми длинными волосами, в ручных и ножных кандалах поверх грязной и рваной одежды. На шее старика было металлическое кольцо, от которого шла цепь, прикреплённая другим концом к стене. С одной стороны от узника была куча соломы, с другой — поганое ведро, учтиво опорожнённое стражей перед визитом большого начальства. Тем не менее, запах в камере был самый омерзительный. Николаю Львовичу показалось, будто он спустился в склеп или в могилу, где гниёт давно оставивший мир живых покойник. И оттого ещё странее, ещё удивительней ему было видеть взгляд заключённого — злой, подозрительный, хитрый и очень живой.

— Ну, здравствуйте, Сергей Геннадьевич, — произнёс министр.

— Кто вы? — спросил узник.

В его голосе послышались надежда, страх, заинтересованность и обречённость одновременно.

— Министр юстиции Российской империи Кунгурский Андрей Андреевич, — назвался Николай Львович именем самого неприятного из своих коллег.

Открывать своего настоящего имени главному преступнику страны он не собирался. К тому же был уверен, что погребённый уже два десятилетия в самом страшном застенке империи не читает газет и не знает ни лиц, ни фамилий министров, ни того, к чьим полномочиям нынче какая проблема принадлежит.

— Империи... — С отвращением произнёс Нечаев. — А я уж было думал, что власть пала и меня решили выпустить.

— Ошиблись, милейший! Ещё раз ошиблись. Как тогда, когда убили Иванова. Как тогда, когда устроили чудовищную бойню в Петропавловской. Ошиблись. Вы всё время ошибались. Действия таких, как вы, не привели и никогда не приведут к перемене государственного строя. Убьёте одного царя — другой придёт. Неужто вы не поняли? Российская империя — навечно. Она крепка как камень.

— И вы притащились из Петербурга только для того, чтобы сообщить мне это, господин министр? — Нечаев усмехнулся. — Вот так честь!

— Нет, — ответил Николай Львович. — Не только. Я хотел убедиться, что вы осознали, что ваши усилия тщетны. А затем я хотел предложить вам стать на правильную сторону истории.

— Что вы имеете в виду? — Настороженно, но любопытно спросил террорист. — Уж не думаете ли вы, что я стану каким-нибудь стукачём для вас?!

— О, нет, Сергей Геннадьевич! Я знаю: масштаб вашей личности не потерпит второстепенной роли. Если вам кем и быть, то только правителем всех террористов России! Царём террористов! А, может, царём стукачей?..

— Ума ни приложу, что вы городите, — растерянно отозвался Нечаев. Впрочем, через уже через секунду, он видимо, понял, что прозвучал слишком несолидно и неуверенно, и поспешил спрятать это под едкой остротой. — Если таких бестолковцев, как вы, назначают министрами, видимо, дела у царизма не так уж и хороши, как вы утверждаете!

— Не спешите с выводами, Сергей Геннадьевич. Вы ведь, верно, хотите на волю?

Нечаев переменился в лице:

— Прекратите! Хватит лгать! Не в ваших полномочиях меня выпустить!

«Нервно лает, как голодная собака, перед которой вдали замаячил большой кусок мяса», — довольно подумал министр. А вслух он сказал:

— Не в моих. Но зато в моих силах помочь вам бежать.

— Для чего? — после пары секунд тишины произнёс террорист.

Его голос звучал глухо и срывался, словно у гимназиста на первом свидании.

— Чтобы вы стали тем, кем должны были — самым влиятельным русским революционером. Кумиром молодёжи. Новым Герценом.

— И какую плату вы с меня потребуете? Чтобы я сдавал товарищей Охранке?

— Не всё время. И не всех. Только самых непослушных, как Иванов. Тех, кто увлекается нелепой самодеятельностью. Тех, от кого никакой пользы ни нам, ни вам. Ну и, разумеется, ещё тех, кто окажется настолько самонадеянным, что попытается отобрать у вас