Читать книгу "Бери и помни - Виктор Александрович Чугунов"

чем другим-то, Дмитрий Степанович? — Зыков помялся для вида. — Наше дело стариковское — крепить Советскую власть.

Выйдя из кабинета, Федор Кузьмич не спеша направился к сыну в раскомандировку: дело-то какое затеял — поделиться надо. Владимира застал на месте.

— К Фефелову ходил, сынок, — подступил к столу и гордо потер ладонь об острый угол его крышки. — Разговор серьезный имел. У Дмитрия Степановича, как я понял, на тебя обиды нету, что прошлый раз его Надьку напоил…

Замолчал, увидев недовольные глаза сына: сам понял — не туда завернул хорошую речь. Выпрямился, толкнув руки в карманы.

— Дурью ты, папка, маешься, — резко бросил Владимир. — Скоро шутом на Отводах будешь, как Расстатурев…

Всякое мог вынести от сына Федор Кузьмич, но чтобы с Расстатуревым его равнял — такому не быть! Что он, Расстатурев-то? Работник — не у шубы рукав, а разговорного дела вообще не поручай: в двух словах заплутает. Гордость схватила Федора Кузьмича, выругался, стуча казанком по столу:

— Ты меня с Расстатуревым не равняй… Расстатуревы других кровей. Старик Расстатурев у Колчака уборну чистил, а твой дед, родитель мой Кузьма Евтеич, в красных партизанах служил. — И, уходя, бросил неприязненно: — Загулялся совсем — ума нет…

Через полчаса, надевая рабочий спец, Зыков ругал себя за последние два слова. В душе он ясно улавливал их пустую и злобно-беспомощную суть — про всякую там гульбу и прочее, а ему хотелось слов твердых и верных, о деле, о долге, потому что сегодня он чувствовал себя значительно выше и серьезнее, чем обычно.

Не вытерпел, подошел к телефону:

— Вовка, можешь в раздевалку прийтить?

Владимир Федорович прийти не замедлил, в слове опередил отца.

— Прости, папка, — сказал виноватым басом. — Это я так про Расстатурева, не подумал…

Федор Кузьмич поспешно нахмурил брови, будто призывал сына для того, чтобы наругать:

— То-то, что образумился, а то думаю: выучил байбака, а он, разъязви его…

Отстранил сына рукой и пошел по коридору, довольно переваливаясь с ноги на ногу.

2

Утрами поверхностный комплекс закрывало дымной пеленой от обогатительной фабрики. Над «Суртаихой» долго висела неживая хмарь. Только с восходом солнца дым рассеивался, и бочины увалов начинали зыбко поблескивать зеленоватым настоем. Федор Кузьмич пощурился на солнце и с группой рабочих направился к стволу.

У ствола встретил Расстатурева. Федул Фарнакиевич, прикрывая уши руками, встал перед Зыковым, нерослый, в длинной фуфайке, опоясанный широким ремнем, глазами юрк-юрк, потянулся к Зыкову:

— Все утро тебя ищу — нет и нет…

— Дела, сват, — ответил Федор Кузьмич и выпятил грудь.

— У тебя завсегда дела. А тут ведь что разузналось. Давечь слышу, мужики долдонят, будто твою Иринку, кто захочет, тот и везет на машине — куда надо. Это, думаю, как же так? Позор на старую сватову голову.

Федор Кузьмич сбил на затылок каску, глазами уперся в мягкие глаза Расстатурева:

— Ты мне брехи не перебрехивай. У сватьи манеру перехватил.

— Воистину знаю, сват, — заторопился Федул Фарнакиевич. — Еще летом ее на машине привозили. То на одной привезут, то на другой. Это честное слово могу сказать.

— С тобой, сват, хоть мирись, хоть не мирись — все равно ты умнее не становишься, — бросил в отчаянии Федор Кузьмич, потому что вспомнил: ведь и Марьяшка где-то в городе, скрывается, старая пакостница, значит, все может быть. Где иголка, там и нитка.

Пошел в клеть расстроенный, протиснулся в угол и, не слушая болтовни набившихся в клеть рабочих, задумался: «Все же ох и стерва эта Иринка. Вовке мозги закрутила, домой завсегда среди ночи приходит. Точно в мамашу-распутницу. Ну и поделом ему, Вовке: пущай рот не разевает, а то думает, где красота, там и счастья мешок. Поговорю с ей сегодня. Скажу: грамотейка, в школе ребят обучаешь, а сама что делаешь? Всякую что ни на есть гадость творишь, от людей стыдно. Расстатурев и тот видит».

Мало-помалу затосковал от нового слушка, рассердился. С первым пассажирским поездом не поехал, на горизонте дождался Вовку.

— Вот что я тебе скажу, сын мой, — начал рассудительно и важно. — Ты у меня один выучился на инженера, потому у меня к тебе болезнь особая…

— Что опять?

— Ишь, как снова заговорил, — неодобрительно заметил Федор Кузьмич, смотря на сына снизу вверх. — Совсем уважения к отцу нет…

— Все же морока с тобой, папка, — признался Владимир, обнимая отца за плечи. — Ладно, давай…

Они пошли темной выработкой. В тишине капала вода. Воздух протягивало медленно, потому здесь держалось тепло. Проносились составы с углем. Вагонетки подпрыгивали на стыках, метались из стороны в сторону — Федор Кузьмич прижимался к креплению. Когда состав проходил, снова обступала тишина и обдавленные борта штрека светились мелкими надломами.

— Я тебя больше прожил, потому слушай меня, — говорил Федор Кузьмич, замедляя шаг и глядя себе под ноги. — Твой отец не какой-то шалопай, твой отец — рабочий, он правду любит…

— Нравится тебе, папка, вокруг да около поплясать, — в свою очередь пробурчал Владимир. — Ну, что у тебя?

— Стыдно мне, вот чего… Тебе сейчас об работе думать надо, сынок, а ты с Ириной затрепался… Так что вот и пил прошлый раз… А что люди-то говорят?

— Какие люди?

— Всякие… Какие хотят, те и говорят… Что она, Ирина-то? — Федор Кузьмич вздохнул и плеснул лучом света далеко вперед. — В мамашу пошла, в Кулебяжиху… Мамаша ее как? Откуда дите зачала — никто не знает, а мне подбросила — и корми, дядя чужой… После алименты платил, чисто-начисто тебе скажу, Иринка такую же дулю может выставить. Этого пацана оставит да другого родит бог весть от кого, и будешь, как я, мыкаться…

— В это дело, папка, не лезь, — оборвал Владимир отца.

— Как это не лезь? — разгорячился Федор Кузьмич. — Как это не лезь? Когда любой и каждый мне в глаза тычет, что Иринка пакостит, на машинах раскатывает, гуляет.

— Пусть гуляет: ее на всех хватит…

Федор Кузьмич так и замер на месте.

— Ты дурак или умный? — закричал на сына. — Ты почему такие слова говоришь?

— Если у тебя только этот разговор, — снова остановил Владимир отца, — то иди работай… А если другое что есть — слушаю…

Они постояли друг перед другом, уставясь глаза в глаза, и, не выдержав напряжения, пошли в разные стороны: Владимир назад, к стволу, а Федор Кузьмич в аммонитный склад.

Палить досталось в забое Андрея. Когда Федор Кузьмич пришел к проходчикам, они оба, Андрей и Семен Макаров, сидели на лесинах, припав спинами к угольным бортовинам, жевали «тормозки» и занимались пустобрехством.

— Баба тебя без получки выгонит, — смеялся над Макаровым Андрей. Он щурил глаза так, что их вовсе не было видно. — Ты без получки — что пустой чемодан: хочу —