Читать книгу "Хранители - Руслан Владимирович Шабельник"

слоноголовые. Может, он неуютно чувствует себя в одной области, но зато силен в другой.

- Чего гадать, дождемся утра.

Зал был тот же, что и в первый день. Как и в первый день, на светлой половине занял свое место Алекс Измайлов, а темную оккупировали Эйсай с Рипом.

Зрителей собралось столько, что пришлось принести дополнительные скамьи. Положение это не спасло. Набившаяся к началу соревнования солидная толпа слоноголовых, от нехватки сидячих мест, была вынуждена стоять.

Решающий поединок. В зале царило оживление. Даже строгие на вид судьи нетерпеливо ерзали на своих местах.

Рип посмотрел на весы. Два темных шарика перевешивали белый. Сохранится ли такой счет к концу схватки.

Оправдывая ожидания, звякнул колокольчик, и в тот же миг в зале повисла гробовая тишина. Словно выключили звук. Никто не хотел затягивать начало состязания. Даже сам звонивший - Верховный Арбитр удивился такому послушанию.

Он откашлялся.

- Третий день состязаний между Алексом Измайловым и Эйсаем Кободаси, открытым объявляю!

Продолжительные аплодисменты, переходящие в овации.

- Соревнующиеся сегодня будут испытывать силу духа противника! - снова продолжительные аплодисменты. - С коллегами мы долго совещались, какое же из испытаний многочисленных выбрать. Не скрою, разделились мнения. Отстаивал каждый точку свою зрения, пока Совет голосов большинством не остановился на… стихосложении!

Зал выдохнул, а Эйсай, не поддержи его Рип, свалился бы на пол. Винклер кинул взгляд на Измайлова - тот, казалось, был удовлетворен выбором судей. Во всяком случае внешне разочарования не показывал.

- Что так плохо? – шёпотом спросил Рип.

- Противнее и сложнее конкурса для меня просто нельзя придумать.

- Может что лучше раскрыть индивидуума духовность, - между тем вещал Арбитр, - как не способность его воспевать прекрасное.

- На Хонсе я изучал требования, предъявляемые к воинам, - вспомнил Рип. - Если мне не изменяет память, в числе прочих, там стоит умение слагать токку.

- Память тебе не изменяет, да вот только я… мечом махать, на флайере летать, это да, это сколько угодно. А вот стихи… когда мог, я пропускал занятия.

- Молодец! И куда же ты бегал?

- В спортзал, - вздохнул Эйсай.

- Посторонних прошу покинуть соревнующихся! - последовал приказ Арбитра.

- Держись, - Рип сжал плечо друга. - Нам нужно всего-навсего ничья. Не думаю, что кто-нибудь из присутствующих знаком с нихонской поэзией. Смело читай других авторов, выдав за свое…

- Только об этом и думаю. Но я же говорил, что пропускал занятия…

- Что?! Ты не знаешь ни одного стихотворения!!

Нихонец снова тяжело вздохнул.

- Единственное, что приходит на ум - припев из последнего шлягера. Помнишь: «Девочка моя, я люблю тебя, твои глаза, словно два стебля…»

- …?!

- Ты не волнуйся, - через силу улыбнулся Эйсай. Придумаю что-нибудь, с загадками же придумал.

- Это не загадки. Здесь действительно нужен талант.

- Кто тебе сказал?

Призванный председателем к порядку Винклер, наконец, отошел от друга. Сам он не имел ни малейшей склонности к стихосложению и не представлял, как станет выкручиваться нихонец.

Межу тем Верховный Арбитр обращался к соревнующимся.

- Будет предложено вам три темы. После минутного раздумья, должны мы услышать стихотворное произведение. Величина и стиль, остаются за соревнующимися. Победитель определяется по итогам трех сочинений всех. Понятно это?

После ответных кивков, он торжественно возвестил:

- Первой темой конкурса, объявляю я тему личности. Личности - во всех ее проявлениях. Начинают белые, - он кивнул Измайлову и, откинувшись в кресле, принялся ждать.

Сектант задумался. Зрители, понимая состояние конкурсанта, старались не шуметь.

- Вышло время, - через минуту возвестил председатель. – Готовы вы?

Алекс Измайлов поднял голову и сделал шаг вперед. Он закатил глаза и высоким размеренным голосом начал:

Сижу, пишу, скрипит бумага

Под плохо смазанным пером.

Мечты, желанья - все на плахе,

Корнает время топором.

И губы шепчут: “Оду, оду!

Как ты жестока, жизнь моя!

Что мне до судеб всех народов!”

Они затерты сладким Я.

Я все и я ничто.

Вселенная в разрезе.

Великий и могучий,

Иль маленький, как мышь.

Неповторимый в биллионолетья,

Ушедший и забытый, как скучный школьный стих.

Я кто? Я есть песок в пустыне,

Волна в необозримом море синем,

Листок на дереве огромном,

А может, бугорок на поле ровном.

Я - камешек в горах,

Снежинка в снегопаде,

Я также градинка в весеннем шумном граде.

И это я.

Единый во столетья,

Средь биллионов не рожденных и ушедших в прах.

Единственный во времени и на планете,

Привычный, незаметный,

Будто пена на волнах.

И это я.

Я раз живу, но в памяти потомков,

Иссохнут имена непродолжительных гостей,

Неповторимых, не рожденных, не живущих в биллионолетья,

Таких же, как они людей… людей…

Какого множества… Людей.

После последней строки в зале на некоторое время повисла гробовая тишина. Затем зрители разразились приветственными криками. Винклер не очень разбирался в стихах, но одно он уяснил точно - тягаться Эйсаю с Измайловым, по крайней мере в этом конкурсе, было бессмысленно.

- Участник Эйсай Кободаси, готовы вы?

- Да, Ваша Честь! - важно кивнул Эйсай.

- Слушаем мы.

- Прежде чем начать, позвольте пару слов на объяснения.

- Позволяем.

- Свой эпос я посвящаю беспримерному героизму моих соотечественников, проявленному в неравной борьбе. Высокое собрание, надеюсь, простит мне встречающиеся в стихотворении некоторые специфические термины и обороты, свойственные исключительно моему народу. Надеюсь, вы поймете, это вызвано лишь патриотическими чувствами переполняющими и вдохновляющими меня.

- Принимаем объяснения мы и с удовольствием выслушаем сочинение ваше.

- Сами согласились, - Эйсай откашлялся, закатил глаза к потолку и торжественно начал:

Улюлюкали забякали, бякали заулюлюкали,

И случилась Момпарызина.

Вот она - пришла беда.

И воздев кваниру сольную,

Закричала Момпарызина

Голосом неархитуриным:

- Я убью тебя, Упа!

Разве я тебе не бякала,

Разве мало улюлюкала,

Я крикала даже грызево,

Ну а что же ты, Упа?

Ты мне зенки повыпенывал,

Ножками завыкобенывал,

Ты кричал, как будто белены,

Поднажрался-то с утра.

Так что счас не бякай грызево,

Не крикай, как кукорекова.

Он пришел - твой смертный час.

Занесу кваниру сольную,

И бякалку улюлюшную,

Вместе с зенками бесхрабными,

В один миг тебе снесу!

Закончил Эйсай на торжественной ноте. Повисшая в зале после этого тишина, была несколько дольше, и, если так можно выразиться, тишее, нежели после первого произведения.

Эйсай с достоинством поклонился и встал на свое место. Рип огляделся по сторонам. Да, такой белиберды ему еще не доводилось слышать. Он