Читать книгу "Иакова Я возлюбил - Кэтрин Патерсон"

Подняв глаза, я увидела в дверях папу. Он вроде бы ждал и смотрел, решая, что же ему делать.

Не разуваясь, прямо в сапогах, папа направился к нам через гостиную и, словно ему все это неважно, поцеловал маму в то место, где из тугого пучка выбивалась прядка волос. Он что-то ей прошептал. Она невесело улыбнулась.

— Доколе стрела не пронзит печени его… — говорила бабушка.

— Печени? — в комическом ужасе переспросил папа. Потом, внезапно став серьезным, обратился к бабушке:

— Мама, ваш ужин на столе.

Кажется, ее немного испугал его голос, но она решила докончить жуткую главу, хотя и не хотела упустить возможности лишний раз поесть.

— Дом ее — пути в преисподнюю….

Папа мягко забрал у нее Библию и поставил на полку над ее головой.

Она отпрянула от него, как напуганный ребенок, но он взял ее за руку и повел к столу, помог сесть в кресло. Это, судя по всему, ей понравилось. Она торжествующе взглянула на маму и набросилась на еду.

Папа улыбнулся маме через стол. Она откинула от лица влажные волосы и улыбнулась ему в ответ. Я смотрела вниз. Нельзя же, нельзя же! Бабушка вас увидит! Только ли из-за этого, из-за старушечьих глупостей, мне хотелось плакать?

Как ни странно, нам стало полегче, когда мы услышали о Хиросиме. Бабушка перекинулась от Притч к Откровению, призывая нас сразиться с другой блудницей, Вавилонской, которую как-то отождествляла с Папой Римским, и постоянно повторяла: «Готовьтесь встретить Господа!» Быстро перелистав свою потертую Библию, она нашла, что обрушится нам на голову, прочитала о том, как потемнеет солнце, а луна обратится в кровь[17]. Откуда ей было знать, что день гнева Господня все ж лучше обвинений в распутстве и прелюбодеянии? Католиков на острове не было, конец света представить трудно, и мы не принимали ее слов к сердцу.

Когда заключили мир с Японией, мы все равно работали — в заливе были крабы, они начинали линять. Но поужинали мы в тот день с особым удовольствием. Под самый конец, папа повернулся ко мне и сказал, словно мир принес нам богатство:

— Ну, Луиза, что будем делать?

— Делать? — переспросила я, гадая, не хочет ли он от меня избавиться.

— Да, — сказал папа. — Ты уже выросла. Я не могу держать тебя при себе.

— Ничего, — сказала я. — Мне хорошо на острове, я не против.

— А я против, — спокойно сказал он. — Спасибо тебе за помощь.

— Когда Крик вернется, — сказала мама, и сердце у меня забилось, — он будет работать с папой, а ты куда-нибудь съездишь. Хорошо? Ты бы хотела?

Съезжу… Я никогда не бывала дальше Солсбери.

— Можешь поехать в Нью-Йорк, повидать Каролину, — не унималась мама.

— Да, могу… — сказала я. Мне не хотелось ее огорчать, и я не призналась, что мне не нужны ни Нью-Йорк, ни моя сестрица. Я давно мечтала о горах. А вдруг, уехав подальше, я увижу хоть одну горку?

В самом конце крабьего сезона вернулся Крик. Я сидела в домике и скучала, крабов почти не было, когда кто-то встал в дверях, застя свет. Высокий мужчина в военной форме басовито засмеялся, но я узнала этот смех, а потом — и голос.

— Фу-ты, ну-ты, хр-р-абрый кр-р-аб! — сказал он. — Усекла?

— Крик! — завопила я и вскочила, чуть не свалив коробки, стоящие друг на друге. Он хотел меня обнять, но тут я смутилась.

— Ой, Господи, какой ты высокий! — сказала я, чтобы это скрыть.

От него пахло чем-то мужским и чистым, а от меня — соленой водой и крабами, чем же еще? Я вытерла руки о штаны и предложила:

— Давай пойдем отсюда.

Он огляделся и спросил:

— А ты можешь?

— Ну, конечно! — ответила я. — Их набирается в два часа коробка.

Мы пошли по доскам дотуда, где был привязан ялик. Крик помог мне сесть, словно я — дама какая-нибудь, потом прыгнул к рулю и взял багор. Так он и стоял, в форме младшего офицера, — высокий, с жутко широкими плечами, с узкими бедрами, фуражка сдвинута на затылок, солнце золотит рыжую прядку. Ярко-голубые глаза улыбались мне; нос по неизвестным причинам уже не торчал. Я поняла, что смотрю на него, а ему это нравится, и растерянно отвернулась.

Он засмеялся.

— Знаешь, ты все такая же, — весело сказал он. Наверное, он думал, что я обрадуюсь, но, по меньшей мере, ошибся. Сам он за эти годы повзрослел, похорошел, и со мною должно было бы что-то случиться. Я засунула под мышки, крест-накрест, шершавые, как песок, руки.

— Что ж ты ничего не спросишь? — сказал Крик как-то лукаво, словно он меня подначивает. Я рассердилась.

— Ладно, — отвечала я, стараясь это скрыть. — Ну, где бывал, что видел?

— Видел? Все острова, какие только есть.

— И вернулся на самый распрекрасный?

— Ага, — рассеянно отозвался он. — А его скоро затопит.

— Совсем немножко, — упрямо сказала я. — Там, к югу.

— Да ты что, Лис! Открой глаза. За два года целого ярда нету. Еще одна буря…

Я сердилась. Ну, что ж это, честное слово! Нельзя приехать через два года и сообщить своей матери, что ей недолго жить.

Не знаю, что увидел он на моем лице, но сказала я только:

— Наверное, уже ходил к Капитану?

— Нет, сперва зашел за тобой. Пойдем к нему вместе, а? Как в старое время, — он переместил багор к левому борту. — Наверное, состарился?

— А ты как думал?

— Фу-ты, ну-ты, храбрый краб! — повторил он, стараясь меня рассмешить.

— Ему скоро восемьдесят, — сказала я и прибавила: — Я оставлю ялик на воде, так проще.

Он кивнул и направил лодку к главному причалу.

— Сдал он после ее смерти, как по-твоему?

Теперь он раздражал меня, как в детстве.

— Ну, не сказала бы.

Он покосился на меня.

— Сдал, сдал, сама знаешь. Мы с Каролиной давно заметили. Совсем не тот.

— Каролина, — сказала я, чтобы переменить тему, готовая даже похвастаться ее успехами, — Каролина учится в Нью-Йорке, в музыкальном колледже.

— Да, знаю, — кивнул он. — Называется Джиллиард.

Я хотела спросить, откуда он знает, но не решилась; а потому выпрыгнула на берег и привязала лодку рядом с тем местом, где папа привязывал «Порцию». Крик положил багор и вылез вслед за мной.

Молча пошли мы по узкой улочке, у ворот я остановилась.

— Пойду сперва переоденусь.

— Конечно, — сказал Крик.

Я принесла наверх побольше воды, чтобы вымыться, как следует. Внизу новый, низкий голос Крика рокотал в ответ мягкому маминому контральто, а время от времени их прерывало резкое стаккато бабушки. Слов, как я ни старалась, разобрать не удалось. Воскресное платье, которое я не надевала почти два года, стало узковато в груди и в плечах. Я едва взглянула в зеркало, сперва — на темное лицо, потом — на выцветшие волосы, и постаралась их кое-как уложить, смочив водой. Потом вылила побольше лосьона на руки, даже на локти, на ноги, на лицо, надеясь, ко всему прочему, что дешевый аромат отобьет запах крабов.