Читать книгу "Товарищ пехота - Виталий Сергеевич Василевский"

и тут почувствовал, что у меня сильно горят щеки. Значит, я все время реагировал правильно. Кровь прилила к мозгу. Если человек бледнеет, если у него дрожат ноги и от мозга отливает кровь, значит, он испугался. В такие минуты решения бывают неправильны. А я не испугался и действовал четко и продуманно».

Он вопросительно посмотрел на Катю.

— Действительно точно! Как в учебнике, — сказала она серьезно.

Эти серьезные слова не помешали ей тотчас же оглянуться на зеркало и поправить прядь волос на виске.

— А не думаете вы, — сказала Катя, и в ее глазах вспыхнули насмешливые огоньки, которых обычно опасался Романцов, — что уж очень легко таким способом воспитывать храбрецов? Достаточно открыть где-нибудь… на Волге «школу храбрости»! Пожалуй, и Михал Михалыч Громов не раз в жизни бледнел, может быть, даже плакал от страха. Не одна же я реву ночью, если близко упадет снаряд!

— Это пока материал. Я подумаю… — неуверенно сказал Романцов.

В коридоре затрещал звонок, послышались тяжелые шаги Насти. Скрипуче взвизгнула входная дверь. Затем что-то загремело — видимо, упал велосипед, — и раздался звонкий смех. Миг — и в комнату влетели две девушки.

Настя уже успела с возмущением сообщить им, что у Кати сидит «какой-то сержант». С любопытством взглянув на Романцова, они бросились обнимать Катю.

— А мы тебя хотели позвать в кино! — с притворным огорчением сказала пухлая, круглолицая девушка.

— Я не пойду! — Голос Кати почему-то звучал сердито.

— Понимаю, что не пойдешь! — протянула девушка и, не удержавшись, фыркнула, бросив пристальный взгляд на Романцова.

— Знакомьтесь! Это мои подруги по институту…

— И по торфу! Маня Ливеровская! — Круглолицая девушка сделала строгое лицо и протянула вскочившему Романцову мягкую руку.

— Лиза Кудрявцева!

Романцов поклонился другой девушке, худенькой, черноволосой, с тонкими злыми губами. Она была красивая, но Романцов уже месяц видел перед собою только одну Катю…

Они танцевали в узком проходе между диваном и зеркальным шкафом, натыкаясь на углы, толкаясь, смеясь, и Кате приходилось насильно заставлять Романцова приглашать Маню и Лизу.

Он ушел от Кати в двенадцать часов, отлично зная, что не попадет на трамвай и ему придется идти пешком на Охту. Он больше не читал ей рассуждений Громова о храбрости, но, признаться, не жалел об этом.

Полковник Утков вызвал к себе Романцова.

Плотно усевшись в мягком кресле у окна, полковник задумчиво курил. Молча кивнув Романцову, он указал на стул.

Ветер с Невы раздувал белую кисею занавески, и она поднималась и опускалась, как крыло чайки.

За ширмой сидел какой-то военный, и Романцов, рассеянно взглянув на его спину, подумал: «Адъютант…» Ему казалось, что полковник помимо уроков тактики непрерывно занимается составлением каких-то докладов.

А полковник Утков любил откровенные беседы с умными людьми, смех и песни, молодое кавказское вино. До ранения он был отличным лыжником. Теперь ему действительно часто приходилось составлять доклады, и, принимая из рук адъютанта папку с делами, он горестно думал: «Ну, старичок, только это тебе и осталось в жизни». И, глядя сейчас на Романцова, он знал, что скоро этот юноша уйдет на фронт уже офицером. В первом же бою он забудет доклады, схемы, конспекты. И если в душе его останется живое, умное, новое слово о войне, услышанное от полковника, и если это слово поможет ему в бою, старик будет счастлив, старику больше ничего не надо…

— Скажите, сержант, а откуда возникла у вас мысль, что на вражеские позиции надо теперь бросать под прикрытием мощного огня лишь мелкие группы пехоты? — спросил полковник.

Взяв со стола перочинный нож, он принялся строгать палочку. Кудрявые стружки сыпались на колени.

— Товарищ полковник, — признался Романцов, — я читал об этом статью в «Красной звезде».

— Похвально! Похвально, что читал газету, что запомнил! Откровенен! И этому я рад… Скажите, сержант, вот у противника в лесу дзоты, а наши пушки нельзя туда перевезти: чаща мешает. Что делать?

— Я бы взял с собой бронебойщиков.

— Читал?

— Н-нет… — произнес как-то неуверенно, смущенно Романцов.

— Своя догадка? Похвально! Хотя вообще-то ничего нового в вашем ответе нет, это уже давно как бы носится в воздухе. Надо было только догадаться… Разве я об этом не говорил на лекции? Нет? Значит, позабыл… Скажите вот что: противник имеет четыре траншеи и дзоты в глубине. Как построите боевой порядок роты?

Романцову было приятно, что они говорили о роте, хотя с курсов он должен был выйти всего лишь командиром стрелкового взвода. Он быстро ответил:

— В одну линию! Как рекомендует устав!

Полковник недовольно засопел:

— Устав вы знаете, верю! Только я вас не экзаменую, а даю шахматную задачу… Думайте и решайте!

Романцов молчал.

— Не знаете?

— Не знаю.

— Так и говори, что не знаешь! У врагов четыре траншеи. Они сидят в земле, в мощных дзотах. Что сделают им пули, что им атака? Каждый дзот надо штурмовать! Из траншей надо фашистов выковыривать, огнем выжигать! Следовательно…

— Штурмовая группа! — воскликнул Романцов.

— Правильно… Ну, думаю, хватит, — вдруг обернулся он к сидевшему за ширмой военному. — Ты убедился, милый Шостак, что мы не теряем зря времени и кое-чему научили твоего солдата?

Шостак!

Из-за ширмы вышел седой, приветливо улыбающийся капитан Шостак, обнял и поцеловал вскочившего Романцова.

— Прием, конечно, наивный, — насмешливо проворчал полковник, — но сержант, надеюсь, не обиделся…

— Здравствуй, Сережа!

— Товарищ капитан! Как я рад вас видеть! Вы получали мои письма?

Глава девятая

Удар в ночь

За каменным сараем горел низкий костер. Пламя пожирало яростно трещавшие поленья. Так трещать могли только поленья, облитые керосином.

На снегу у костра сидели командир седьмой роты младший лейтенант Романцов, командир взвода младший лейтенант Рябоконь и разведчики — сержант Михеев и рядовой Азбек Минбаев.

Январские сумерки синели среди сосен. Вскоре показался чистый бледный месяц.

На охапках сена, на сосновых лапах спали в обнимку с автоматами, поджав ноги в огромных разношенных валенках, упрятав головы в поднятые воротники полушубков, изможденные бойцы.

Самый черствый сердцем человек ласково улыбнется, взглянув на спящего ребенка. Однако куда трогательнее вид сраженного усталостью солдата, которого сон опрокинул на рыхлый снег.

Романцов степенно беседовал с Рябоконем и разведчиками о незначительных событиях полковой жизни.

Пять дней Романцов и его солдаты жили в непрерывном наступлении. То, что волновало и до слез радовало в первом бою: сотни окостенелых трупов фашистов, разбитые дзоты и железобетонные доты, сожженные танки, вдавленные в землю пушки, русские крестьяне, которые выходили из леса и, рыдая от счастья, обнимали фронтовиков, — все это становилось теперь для Романцова обыденным, будничным. Кроме того, вдруг наступила оттепель, по обочинам