Читать книгу "Сказки и истории - Александр Шуйский"

Стас в один прыжок оказался рядом и ребром ладони ударил ее по руке. Она взвизгнула и отскочила.

– Ты что, больно же!

– Ты туда что-то положила?

Близорукие глаза Хью Гранта смотрели на нее с обычной беспомощностью, но ни в тоне, ни в позе Стаса не было даже намека на растерянность. Он снял очки, аккуратно отложил их подальше и раздельно повторил:

– Что ты туда положила? Извини, что ударил. Но мне нужно знать. Там – еда?

– Мороженое, – сказала Надя с обидой.

– Давно?

– Пять минут.

– Ни к чему не прикасайся. Прошу тебя, ни к чему здесь не прикасайся. Отойди в угол и замри.

Если бы он на нее закричал или даже просто повысил голос, она не сдвинулась бы с места. Но он говорил очень тихо и очень мягко. Таким тоном уговаривают самоубийцу отойти от края крыши. И она отошла. Стас молча развернулся и исчез в коридоре. Вернулся он с длинным резиновым шлангом. Один конец он ловко насадил на кран над раковиной, второй наклонил над нею же и пустил горячую воду.

– Сейчас я направлю шланг на холодильник, – говорил он так же мягко, но уже громче, – а ты на счет «три» откроешь дверцу. И отпрыгнешь как можно дальше, хорошо? Нет, стоп, сначала принеси из ванной все тряпки, какие найдешь.

Надя метнулась в ванную комнату, открыла шкаф, пошвыряла в таз все флисовые половые тряпки – запас новых и старую, – и с тазом помчалась обратно в кухню. Из раковины уже валил пар.

– Кидай все под холодильник, – скомандовал Стас. – Теперь на счет «три». Раз, два… три!

Надежда рванула на себя дверцу и отскочила вбок. В нутро холодильника ударила струя горячей воды. За дверцей было не очень видно, что там такое, зато она услышала вой. И лязг и щелканье зубов, и удары по стенам. На тряпки, расползаясь сопливым комом слизи, вывалилось нечто мерзкое, красное, будто освежеванное мясо, с бесконечными рудиментарными отростками то ли хвостов, то ли лап – и десятком пастей на длинных гибких шеях. Эти пасти неистово лязгали, стараясь ухватить хоть что-нибудь, но под струей горячей воды расплывались, как масло на сковороде, теряли форму и превращались в слизь.

Минуту спустя все было кончено. Стас выключил воду. Они стояли посреди изгаженной кухни, мокрые, красные, взъерошенные – и переводили дух.

– Ну, – сказала наконец Надя, чувствуя, как нервная улыбка растекается по лицу, а где-то в глубине живота рождается смех, – я думаю, это может стать началом прекрасной дружбы.

Доступные формы протеста

Каждую неделю у Орлуши было по два часа дороги туда и обратно. Сначала в пятницу – из детского сада, потом в воскресенье – в детский сад. Пешком до станции, час на электричке, потом еще час на автобусе. В воскресенье болтать не хотелось, хотелось прижаться к маминому зеленому пальто и замереть, чтобы ехать долго-долго и никуда не приехать. Зато в пятницу Орлуша вываливала разом все свои новости и приключения.

И то, как играли в Диану-охотницу и все стрелы улетели на сарай. И то, как меняли воду в аквариумах, отсаживали рыб, заливали свежую, запускали рыбок снова. И то, как ходили на лыжах в лес, и с горки было ехать здорово, а в горку – еле забраться.

Но в эту пятницу мама слушала рассеянно и только кивала, а потом сообщила:

– В субботу поедем покупать диван и новый шкаф в твою комнату. Приезжает твоя бабушка.

– Которая из Нальчика? – уточнила Орлуша. Вообще-то никакой другой бабушки у нее не было, только папина мама, и ту она видела два раза в жизни – когда бабушка приезжала в Ленинград еще на старую квартиру, и когда Орлуша с папой ездили в Нальчик, к морю. Бабушка была совсем не похожа на бабушку: молодая, красивая, стройная. Только Орлуша не помнила, как ее зовут, и теперь ей было неловко в этом признаться.

– Да, твоя бабушка Вера, – мрачно подтвердила мать. – Все-таки приезжает.

– Но ведь это хорошо, да? – осторожно спросила Орлуша.

– Куда уж лучше, – ответила мать. – Нравится ей наша квартира.

– Мне она тоже нравится, – заметила Орлуша. – Хорошая квартира! Трехкомнатная, с лоджией, и парк рядом, – добавила она, чтобы порадовать маму, мама любила, когда дочь рассуждала как взрослая, сразу начинала хохотать и передразнивать. Но в этот раз старый трюк не сработал.

– Вот именно, трехкомнатная с лоджией, да еще и кооператив, да еще и в Питере, – желчно повторила она. Оруша здорово трусила, когда мать начинала говорить таким тоном, холодным и презрительным, становилась как Снежная королева. В таких случаях лучше было промолчать и выждать смены настроения. А мама добавила: – Она уже и невесту твоему папе присмотрела, ловкая такая у тебя бабушка.

Орлуша не стала ничего говорить, тем более, что ничего не поняла. Какая невеста? Папа женат на маме. А жениться два раза невозможно, это всем известно. Для этого надо сначала маму отправить в монастырь, а она ни за что не отправится.

– Хорошо, что ты в этом садике, – сказал мать. – Я думала, может, на полгода удастся тебя перевести поближе, но у них совсем нет мест, а тут еще Вера Степановна приезжает. Незачем тебе на все это смотреть.

До двух лет Орлушу звали Лидой. В два года она перепутала день с ночью – днем спала, ночью гуляла. Врачи сказали «пройдет, дежурьте по очереди». Ночью Лида требовала поесть, погулять, поиграть – все, что требуют девочки двух лет, когда не спят, – и папа со смехом приговаривал: «Орлуша-орлуша, какая ж ты стерва», – и гулял, кормил и играл. Орлуша потом спросила, что это значит, ей ответили, что это цитата из очень веселой и хорошей книжки, но для взрослых, и что она ее обязательно прочтет, когда вырастет.

А вот котенка звали Матильдой с самого начала – в честь вальяжной кошки из мультфильма про Карлсона.

Она ввалилась в квартиру круглым пуховым комком на ножках, просидела полдня под обувной стойкой, а к вечеру вышла и принялась обнюхивать все доступные поверхности.

То есть Орлуша не видела, как это было, а ведь так хотелось посмотреть, как котенок входит в дом в первый раз. Но представляла себе все очень хорошо: вот дымчатая шкурка, покачиваясь, двигается вдоль стены, вот она выходит на кухню и нюхает свое блюдечко под раковиной. Вот мама настойчиво сажает ее в ящик с песком, пока котенок наконец не пускает крошечную струйку.

Орлуша не видела этого всего потому, что котенка принесли во вторник, а она приехала домой только вечером пятницы.

Орлуше, в общем, было неплохо и на старой квартире, в коммуналке на первом этаже, за огромной, двустворчатой входной дверью. В еще одной комнате жила соседка, но у нее Орлуша была всего раз – мать примчалась, вывела ее в коридор, многословно извиняясь за надоедливого ребенка. Орлуша вовсе никому не надоедала, соседка сама ее позвала, и у нее было так интересно: комната была полна незнакомых и ярких вещей. На большом трельяже громоздились баночки, коробочки, шкатулки, стеклянные флаконы с шелковыми кистями на колпачках, писаная красота, глаз не отвести. (Так во всех сказках говорилось о чем-то очень красивом – писаная красота, глаз не отвести. Что означало «писаная», Орлуша не знала, и для себя решила, что это значит «так красиво, что даже в книжках об этом пишут».) И запах. Запах над всеми этими сокровищами стоял сказочный: густой, незнакомый, немного пугающий, его хотелось вдыхать еще и еще.