Читать книгу "Сделай мне ребенка - Татьяна Новикова"

Но почему-то здравый смысл летел в тартарары. Что может быть паскуднее чувства, когда головой ты понимаешь, что должен презирать человека, но всякий раз находишь оправдания его поступкам?

Несколько месяцев потребовалось Илье, чтобы просто забыться. А потом он получил сообщение от Лаптевой Вики, с которой не общался со дня отъезда в Чехию.

Познакомься, Екатерина Ильинична. Илона решила, что даст малышке твоё отчество:)

К сообщению была прикреплена фотография. Что-то совершенно непонятное, какое-то светлое пятно на черном фоне. Илья долго всматривался в снимок, а потом вдруг увидел. Едва уловимые очертания: голова, тельце, ножки и ручки. Даже нос!

Говорят, что отцовские чувства редко просыпаются на этапе беременности. Для мужчины это существо пока не представляет собой ничего, кроме дополнения к женщине. За что его любить?..

Наверное, люди врут. Потому что Илья Ларионов влюбился в свою дочь с первого взгляда. Ему хватило нескольких секунд, чтобы навсегда лишиться рассудка.

Илья сохранил фотографию и поставил её в качестве заставки рабочего стола. В нем всё сильнее крепла мысль вернуться в Санкт-Петербург, но он останавливал себя. Нечего сходить с ума.

Зато Илья перечитал множество юридических форумов и убедился, что контракт, который заключила с ним Арефьева, ничтожен. Нельзя отказаться от отцовства; хоть триста подписей поставь, а обязательства у тебя останутся.

В принципе, теперь он мог нагрянуть к Илоне в любой момент и предъявить права на своего ребенка Деньги не потрачены — их можно беспроблемно вернуть. А вот запретить видеться с дочерью Арефьева ему не сможет. Будет сопротивляться — он пойдет в суд.

Но сегодня от Вики пришло новое сообщение. Страшные слова, заставляющие кровь застыть в жилах. И все мысли о том, чтобы начать судиться с Арефьевой за право общения с ребенком, отпали сами по себе.

Два дня назад у Илоны началось кровотечение. Сейчас она лежит на сохранении. Приезжай. Ты ей очень нужен.

Всего секунду Илья колебался перед тем, как рвануть в аэропорт. Эгоистичный порыв — «да и черт с ней» — моментально сменился тревогой. Вообще все рациональные чувства — застарелая обида, злость, неприязнь — потеряли всякий смысл. Потому что сердце сжало стальными когтями, когда Илья прочитал четыре коротких предложения.

Он закидывал в сумку минимальный набор вещей, попутно названивая Виктории. Та не отвечала, доводя Илью до паники. Наконец, Лаптева подняла трубку.

— Извини, не слышала зво… — попыталась оправдаться она, но была перебита резким вопросом.

— Почему ты не написала мне раньше?! — возмутился Илья, натягивая разномастные носки.

— Сомневалась, должен ли ты знать, — пролепетала Виктория. — Но поняла, что так нельзя. Илона совсем замкнулась в себе, даже разговаривать с нами не хочет. Я боюсь за неё. Ты можешь мне не верить, но она до сих пор страдает по тебе.

— Это она сама сказала? — усмехнулся Илья, встрепывая волосы, потому что не мог просто стоять на месте.

— Конечно же, нет. Илона никогда не признается в своей слабости, но друзья на то и нужны, чтобы всё читать между строк.

Вика всерьез переживала за подругу и почему-то считала, что той жизненно необходим какой-то там Илья Ларионов. Дурацкая девичья надежда. Да только Илья и сам не мог оставаться в Праге, пока Арефьева находилась где-то в больнице. Совсем одна.

— Называй адрес.

Лаптева пообещала отправить всё сообщением.

— Ты куда? — удивилась мама, когда Илья зашнуровывал кроссовки в прихожей.

— В Россию, в Санкт-Петербург, мне срочно туда нужно, потом всё объясню — произнес он на едином дыхании.

Мама покачала головой. Она догадывалась, что домой он вернулся из-за болезненного расставания с девушкой. А теперь, по всей видимости, собирался наступить на старые грабли.

— Может быть, останешься и всё хорошенько обдумаешь? — спросила она с опаской.

Меньше всего ей хотелось видеть своего сына подавленным. Когда он приехал в Прагу, на него было жалко смотреть. Растерянный мальчик, который окончательно запутался в жизни.

— Некогда, мам. — Илья чмокнул её в щеку и убежал, чуть не забыв сумку с документами.

Как назло, рейсы отменили на неопределенное время. Нелетная погода, черт бы её побрал!

Илья не мог уснуть. Вначале он караулил в зале ожидания ближайший вылет. Глаза не смыкались и когда самолет набирал высоту, и когда летел, взрезая облака, и когда приземлялся. Всего три часа полета, но они показались Илье бесконечными. Затем он гнал водителя такси, чтобы тот не тормозил на перекрестках.

После девятнадцати часов в больницу не пускали, но несколько смятых купюр смягчили сердце церберов-охранников. Да и медсестра заулыбалась гораздо приветливее, когда на стойку легли две тысячи рублей.

— Вообще-то это запрещено распорядком дня, меня могут наказать, — проворчала она. — Сейчас позову вашу женушку. Постарайтесь не шуметь. У вас полчаса и ни секундой больше.

Что-то подсказывало Илье, что им хватит пяти минут. Сомнительно, будто Илона передумает и примет бывшего любовника в распростертые объятия. Но он должен на неё хотя бы посмотреть. Убедиться, что всё более-менее в порядке. Либо увидеть, что порядком здесь не пахнет, и начать бить тревогу.

Ему даже представить страшно, каково сейчас Арефьевой. Она так мечтала о ребенке, и вот эта мечта оказалась под угрозой уничтожения. Боги! Как она это переносит?! Выстояла ли под натиском проблем или надломилась?

Пусть она останется желчной и стервозной. Пусть в её глазах пылает жизнь!

Если бы существовали молитвы за то, чтобы человек оставался всё таким же раздражающим, как прежде, Илья бы непременно вызубрил их наизусть. Но вместо того он сидел на скамейке, высчитывая секунды. Тишина рвала ему барабанные перепонки.

Он даже не заметил, когда над ним нависла тень.

— Ляля. — Донеслось сверху недовольным голосом. — Как ты тут оказался?

Илья поднял взгляд. Их глаза встретились. Её, холодные, почти ледяные, заставили сердце биться чаще. На мгновение Илья Ларионов потерял дар речи. Потому что во взгляде Арефьевой было не только недовольство.

Кое-что ещё.

Плохо скрываемая радость.

Только сейчас Илья понял, что тем вечером, когда они поругались, поведение Илоны было всего лишь защитной реакцией. Арефьева нацепила панцирь непробиваемой стервы, а он — идиот! — поставил свои обиды выше всего на свете. Разозлился, уехал. Не выслушал.

Какая она смешная. Нисколько не изменилась, если не считать живота, который оттопыривает рубашку клетчатой пижамы. Щеки бледные, губы поджаты, волосы заплетены в тугую косу. Всё такая же, как раньше. Только сейчас он окончательно догадался — вот тугодум! — что втрескался в Арефьеву Илону по самые уши.