Читать книгу "Чудо-пилюли - Павел Астахов"

Публика рокочет, всем интересно, что происходит. Дождавшись, пока кресло с бабушкой причалит к первому ряду, Метельская отворачивается от зала, чтобы объяснить мне:

– Мама моя. Это она пострадавшая. Никогда меня не слушала, так пусть хоть сейчас… Хотя теперь-то тем более не дойдет…

Ольга Павловна вздыхает, опускает голову, снимает со своей юбки невидимую соринку и снова смотрит прямо на меня. Глаза ее блестят, губы кривятся. Рука, которой она поводит в сторону бабушки в кресле, заметно дрожит.

– Вот, полюбуйтесь, – сердито говорит Метельская. – Шестьдесят лет нам всего, а по виду все восемьдесят. Кожа у нас сморщилась, зубы выпали, деменция наступила. Это в шестьдесят-то! Теперь мы довольны, нам нравится, как мы выглядим?

Это она спрашивает не у меня, а у своей мамы, но та приставляет ладошку к уху:

– Оля, что? Говори громче!

– Со слухом у нас тоже проблемы, – констатирует Ольга Павловна и отворачивается от родительницы, вновь обращаясь ко мне. – Рассказываю по существу. Вот эта человеческая развалина, которую вы видите, год назад была нормальной женщиной. Ну, толстой, да! Так у нас у всех в роду комплекция такая, мы не тростиночки… И у меня лишний вес, и у мамы он был… Но я этим не сильно заморачиваюсь, а вот мама всю жизнь похудеть пыталась. И все никак не получалось у нее, пока она проклятые добавки эти пить не стала.

– Что вы называете проклятыми добавками? – уточняю я.

– Это! – Метельская достает из сумочки пластмассовую баночку и потрясает ею в воздухе.

Камеры охотно запечатлевают эту демонстрацию.

– Но я по порядку, – продолжает Ольга Павловна. – К своему шестидесятилетию мама в очередной раз захотела похудеть. Твердо решила встретить юбилей во всей красе! Я предложила ей в спортзал записаться, до юбилея еще год оставался, вполне можно было успеть привести себя в форму, но куда там! Абонемент в спортзал – это же дорого! Пятьдесят тыщ! – она снова оглядывается на бабку в кресле и тарахтит пластмассовой баночкой, как погремушкой. – А двести тыщ на эту дрянь тебе не жалко было, да?!

– Что ты говоришь, Оля?! – бабка тщетно ловит звуки в ковшик приставленной к уху ладошки.

– Ой, да с кем я разговариваю! – Метельская вновь досадливо отворачивается от родительницы. – Короче, позвонили ей из какого-то салона, позвали на бесплатную процедуру. Там, конечно, на нее, такую толстую, посмотрели, сразу поняли, на чем играть можно, и пообещали, что похудеет она с легкостью и приятностью, надо только добавки особые пить.

Снова с намеком загремела баночка.

– Если бы я знала, пресекла бы, конечно, – сетует Ольга Павловна. – Но мама же мне не сказала… И как только они ее уговорили? У нее были деньги, она на строительство дачного домика копила. Отдала двести тысяч за добавки, взяла усиленный курс на целый год. Пила, пила их… и допилась! – Она опять оглядывается на мать, но тут же сердито отмахивается и отворачивается. – А мы, я не сказала сразу, в другом городе живем. С мамой преимущественно по телефону общаемся, видимся редко, потому что через полстраны не налетаешься, да еще вирус этот… Короче, я ее семь месяцев не видела. А как встретились – не узнала! Была такая добрая баба, хоть паши на ней, а стала старушонка полудохлая!

– Мама! – недовольно восклицает парнишка за креслом нервничающей старушки.

– Что – мама? Ну что – мама?! – Метельская всплескивает руками, зажатая в кулаке баночка опять трещит, как маракас, напоминая, что именно она всему виной. – Нравится тебе такая бабулечка?

Не дождавшись ответа, она меняет собеседника, и внимания вновь удостаиваюсь я.

– В общем, кинулись мы мамулечку-бабулечку нашу лечить, спасать, по врачам таскать, а те и спрашивают: что больная принимала? А мы – вот это! – опять загремела баночка. – А они – ой, что это? А ну-ка дайте… Ой, да это же средство для похудения, которое содержит гормоны щитовидной железы! Ой, а вы знаете, что случится с человеком, который станет принимать эти гормоны? Он и впрямь похудеет. Активность его повысится ого-го как, глаза заблестят, румянец на щечках появится… Эффект будет восхитительный! Но недолгий. Очень быстро выпадут зубы, сморщится кожа, придет деменция. И вот – пожалуйста! – Метельская вновь широким жестом представляет пострадавшую.

Зал шумит, адвокаты подсудимых бурно протестуют.

– Заключение экспертизы! – Метельская краснеет, но не позволяет себя перекричать. – Прошу суд это самое…

– Приобщить, – подсказываю я правильное слово и согласно киваю.

Ольга Павловна шлепком припечатывает к столу заключение и со стуком придавливает его сверху злосчастной баночкой. Звук получается внушительный – не хуже, чем от удара судейским молотком.

– Матросов Антон Акимович.

– Я это, я!

Невысокий худой старичок в мешковатом черном костюме вскакивает и раскланивается. Цветом одежды и порывистостью движений он напоминает сверчка. Еще и усы у него такие же – тонкие, с подкрученными кончиками, смоляные и блестящие. Похоже, Антон Акимович по особому случаю намазал их чем-то для пущей красоты. А волосы у него совсем седые – короткий стальной ежик.

Антон Акимович проводит по нему ладонью и сообщает:

– У Зоеньки, значится, волосы выпали.

Начало интригующее и непонятное. Зал затихает. Я тоже молчу, жду. По опыту знаю: есть люди, которых нельзя подстегивать – от этого их речь не потечет легко и гладко, а, наоборот, застопорится. Пусть старичок начнет хоть с выпавших волос, хоть с напомаженных усов, если так ему проще собраться с мыслями.

– Химиотерапия у нее была, – после паузы добавляет Матросов. – У Зоеньки, стало быть.

Еще немного помолчав, он лезет в карман пиджака и достает фотографию, заботливо вставленную в тонкую металлическую рамочку. Показывает фото сначала мне, потом залу:

– Зоенька! Супруга моя покойная, царство ей небесное…

Публика ахает, адвокаты волнуются, один из них начинает подпрыгивать сидя, краснея и надуваясь, как воздушный шар. Я жестом опускаю его на место: рановато для протеста, еще ничего не сказано.

– В конце лета схоронил я ее, аккурат тридцать первого августа, – сообщает Антон Акимович и заботливо прячет фото в карман.

Он одергивает длинноватый, не по размеру, пиджак и решительно выдыхает. Похоже, созрел для речи:

– У Зоеньки рак был, мы поздно узнали, лечили, конечно, но прогнозы, скажем прямо, не обнадеживали, – теперь Матросов говорит быстро, даже торопливо, будто боится не успеть сказать все. – Но Зоенька, чудачка, смерти будто бы и не боялась, только за меня беспокоилась, как, мол, я один останусь, точно я дитя несмышленое. А сама-то будто умная! Умереть ей, видите ли, не страшно было, а красоты лишиться – хуже смерти!

Антон Акимович всплескивает руками, и широкие рукава пиджака на миг опадают, открывая потрепанные манжеты рубашки со старомодными запонками. Рубашка, как и костюм, черная – Матросов в трауре, – а запонки весело сверкают желтым стеклом. Антон Акимович спешно одергивает рукава и стискивает руки.