Читать книгу "Горькие травы - Кира Козинаки"

И тут от неожиданной мысли я практически роняю горшок с плющом.

А вдруг я и по Надежде слюни пускала — исключительно платонические, конечно, — потому что где-то там на подсознательном уровне она напоминала мне его? Улыбки у них вот совершенно одинаковые. Ну, не эти его фирменные с вздёрнутым уголком губ, а те, широкие, радостные, лучезарные, когда хочется улыбнуться в ответ, — вот они точно были один в один. И запах ещё, деревяшки эти. Надин томный сандал казался мне отражением её мужского характера, внутреннего стержня, удачно скрытого в нежности тёплого парного молока. Ан нет, кровь у них так пахла, наверное — чащами да буреломами. А у Петьки ещё и…

Ну какого Петьки? Петра. Петькой он для меня был когда-то давно и недолго. Отболело. Почти не вспоминала. Лукавлю, конечно, и почему, почему вдруг так волнуюсь?!

На оставшиеся окна я расставляю цветы в спешке и не очень стараюсь, стремлюсь закончить работу скорее, обещаю себе поправить всё завтра. Собираю коробки, хватаю пальто и уже хочу сбежать, когда в зал возвращается Надя и останавливает меня в дверях.

— Ася, хорошо, что ты ещё здесь! — говорит она, ныряя за барную стойку. — Задержись на пару минут, пожалуйста. Пётр просит зайти в подсобку, там что-то с твоим договором.

Просит зайти. В подсобку. Пётр.

Нерешительно киваю, возвращаю пальто на крючок и понуро иду к служебным помещениям.

Я уже была в подсобке раньше. Надежда намеренно не хотела себе отдельный кабинет за толстой дверью, поэтому совместила рабочее место с комнатой отдыха для персонала, чтобы можно было и дела обсудить, и дружески поболтать. Я запомнила, что в подсобке был стол, заваленный техникой и вавилонами бумаг, полки для документов, большой диван и шкаф для личных вещей сотрудников. А теперь там ещё был Пётр.

Замираю на секунду перед дверью, косясь на ручку. Расправляю плечи, одёргиваю свитер, пробегаю ладонью по волосам — исключительно по привычке, да. Выдыхаю и одолеваю последнюю преграду.

Пётр в белоснежной рубашке сидит за столом, уставившись в бумаги. Мгновенно поднимает голову, и я чувствую, как по мне скользит его взгляд — осторожно и ненавязчиво. Минует места, где обычно мужчины задерживаются, чуть замедляется на открытом участке кожи на шее, а потом останавливается на глазах.

На его лице появляется едва различимая улыбка. На его идеально красивом лице с острыми скулами и полными, чётко очерченными губами. Интересно, у них по-прежнему тот же вкус, что я помню?

— Пётр Алексеевич?

Он ухмыляется, кладёт ладонь на бумаги перед собой.

— Анастасия Николаевна Романова. — Смотрит, смотрит. — Ты даже похожа на неё. На тёзку свою.

Я вскидываю бровь. Во-первых, люди редко замечают, что я действительно полная тёзка последней русской княжны. Для меня это как маленький тест на эрудицию, что ли, и Пётр его внезапно проходит. А во-вторых, чем я могу быть на неё похожа? Разочаровала отца, родившись четвёртой дочерью, а не долгожданным сыном? Выросла маленькой и плотной не под стать сёстрам, которые дразнили её кубышкой? Дольше всех сопротивлялась смерти, что пришлось добивать штыками и прикладами? Якобы чудом спаслась, что аж тридцать женщин выдавали себя за неё?

— И чем? — не выдерживаю я.

Пётр встаёт из-за стола, обходит его, присаживается на край, скрестив ноги в лодыжках, и я невольно замечаю, как туго в этой позе чёрные брюки обтягивают его бёдра.

— Говорили, что она словно сделана из ртути, а не из плоти и крови.

— В смысле ядовитая? — тихо спрашиваю.

— Вовсе нет, — так же тихо отзывается он, и в голосе проявляется знакомая хрипотца.

И глаза улыбаются ласково.

— Что-то не так с моим договором? — я резко прерываю едва зарождающийся вальс взглядов.

Пётр глубоко вздыхает, смотрит через плечо на лежащие на столе бумаги, выдерживает небольшую паузу и снова смотрит на меня.

— С договором всё так.

— Тогда зачем просил зайти?

— Сказать привет? — Брови ползут вверх, складывая кожу на лбу в морщинки и делая взгляд простым и открытым. — Присядешь, может?

Очень трудно устоять, очень, вот честно.

Особенно потому, что примерно так он и смотрел на меня, когда говорил, что камешки до моих окон не долетают.

Чувствую, что ничем хорошим это не закончится, но захожу в подсобку, закрываю за собой дверь и присаживаюсь на подлокотник дивана.

— Ну привет, — говорю, и губы по собственной воле изгибаются в улыбке.

Мы смотрим друг на друга ещё несколько мгновений — с интересом и внезапной хрупкой нежностью, а потом он спрашивает:

— Заклинательница трав, значит?

По официальной версии, виновным в моей карьере флористки считается Матвей, и он гордится этим и не устаёт принимать благодарности. Но сама я всегда знала, что идея принадлежала вовсе не ему.

— Однажды под Новый год кое-кто дал дельный совет.

— Ну, ты уже явно лежала в этом направлении, — пытается снизить степень собственной важности Пётр, но вид у него всё равно довольный.

— Возможно, — пожимаю плечами. — Юрист и брат, значит?

— Юрист, брат, водитель, грузчик, электрик и иногда даже сантехник, — ухмыляется он. — Надя кого угодно сведёт с ума своей «Пенкой».

— Я думала, что просто электрик. Электрик-интеллектуал. Ну, который может и лампочку заменить, и Сэлинджера процитировать.

Напрасно я это сказала, наверное. Потому что и воспоминания снова накатывают, и кончики ушей горят, и руки кажутся рудиментом — опять не знаю, куда их деть, поэтому провожу ладонью по волосам, выхватываю прядь и принимаюсь бездумно накручивать её на палец. Пётр ничего не говорит, только смотрит, смотрит на меня, и его взгляд вновь ощущается физической лаской.

— Кстати, спасибо за ремонт стиральной машины. — Опускаю руку и зажимаю её коленками, чтобы не мешалась. — Не было возможности поблагодарить раньше.

Вообще-то, в январе я психовала и хотела вернуть ему деньги — перевести на счёт по номеру телефона, а если не получится — отправить почтовым переводом, прям с квитанцией и голубями. Но Сонька меня отговорила, убедила, что мне нужно позволить ему быть мужчиной, а себе — принимать мужскую заботу.

— Пустяки. Слушай…

Он не договаривает, потому что лежащий на столе мобильник начинает шумно, протяжно и свирепо вибрировать от входящего звонка. Пётр бросает на экран раздражённый взгляд — совсем не такой, каким он только что гладил меня.

— Ась, извини, нужно ответить. Это по работе. Очень важно и, боюсь, надолго.

В голосе досада. Я поспешно вскакиваю с дивана.

— Я тогда пойду.

— Извини, ладно? — повторяет он. — Мы…

Но бессердечный телефон взрывается особенно противным дребезжащим рокотом, Пётр снова не договаривает, и я так и не узнаю, в какой вселенной существует это стародавнее «мы».