Читать книгу "Вообрази себе картину - Джозеф Хеллер"

— Мне тоже, — сказал довольный Рембрандт.

Аристотелю она тоже нравилась.

Пока Аристотель стоял, прислонясь к своему мольберту и ожидая отправки в Сицилию, на свежем холсте перед ним возникал фантастический портрет молодого, широко образованного человека из богатой семьи, Яна Сикса. В жизни Сикс был худощавее, проще, безобидней, изящней; искусство наделило его внутренней силой, и с каждым прикосновением кисти или мастихина внешность его становилась все более властной.

Сердце Аристотеля замирало всякий раз, как Рембрандт приближался к одному из них с мастихином, да и не только к ним — к любой из картин. Сикс, получив передышку, оставил свое место и подошел к «Аристотелю», чтобы внимательно его разглядеть. Рембрандт протянул руку и уперся ладонью Сиксу в грудь, пытаясь удержать молодого человека на расстоянии.

— Вас может…

— Стошнить от запаха краски, — закончил Сикс за него. Сикс улыбался, Рембрандт нет. — Вы действительно его кончили?

Рембрандт, пожав плечами, отвернулся, ему не хотелось отвечать. Внезапно взгляд его приковало к себе нечто им не жданное. Он вздернул голову, затаил дыхание и, не произнеся ни слова, метнулся вперед. Затем, чуть кренясь влево, бросив через плечо встревоженный взгляд, он повалил вдоль чердака в ближний к двери угол. Остановившись там, Рембрандт нагнулся, потянулся к полу. И замер, не дотянувшись. Назад он шел медленно, с выражением отрешенного разочарования на лице, отдуваясь и шепотом сквернословя.

Кто-то изобразил на полу очередную монету.

— И написал-то всего-навсего стюйвер. — Аристотель готов был поклясться, что расслышал именно эти слова.

Рембрандт постоял, злобно разглядывая Аристотеля, меряя его угрожающим взглядом. Затем вдруг саданул мастихином.

— Вы знали, делая это, что зеленый цвет проявится и заиграет так живо? — просияв, поинтересовался Ян Сикс.

Сикс надел очки, которые снимал, позируя.

— Знали, — зачарованно продолжал он, — проводя сейчас лезвием по влажной краске, что золото заблестит ярче, а складки на шелке станут такими глубокими?

— Хотел это выяснить.

— А по-моему, знали.

— Я знал, что смогу снова все изменить, если мне не понравится то, что я увижу, — угрюмо ответил Рембрандт.

— Когда я вижу что-либо подобное, — сказал Сикс, — я начинаю понимать, насколько естественно, что мы, голландцы, опережаем весь мир в том, что касается оптики, — я говорю о науке. Мне кажется, всякий раз, меняя что-то в картине, вы совершенно точно знаете, какой результат вас ожидает.

— Пожалуй, я в нем еще кое-что поменяю, — внезапно выпалил Рембрандт.

Ян Сикс развеселился, Аристотель с трудом подавил рыдание.

— Как вам удается понять, что картина закончена?

— Картина закончена, — не оборачиваясь, ответил Рембрандт, — когда я вижу, что она закончена.

— Моего портрета это тоже касается? — рассмеялся Сикс. — Похоже, мне придется прождать целую вечность.

— Что касается вашего портрета, — ответил Рембрандт, отступая к рабочему столу, чтобы снова взять мастихин (Аристотель содрогнулся, увидев прикованный к нему, полный угрозы взгляд живописца), — я думаю, вам захочется, чтобы никто, кроме меня, никогда больше не писал ни вас, ни ваших домашних.

Вышло, однако, так, что Сикс не заказал больше Рембрандту ни единой картины, хотя своим портретом он был доволен настолько, что сочинил даже стихи, восхваляющие оконченную работу, — вполне вероятно, что этот портрет является в настоящее время самым дорогим из живописных полотен, все еще пребывающих в частных руках. Он принадлежит нынешним потомкам Яна Сикса, и увидеть его вы можете только с их разрешения.

Возможно, «Потрет Яна Сикса» работы Рембрандта сегодня удалось бы продать с аукциона какому-нибудь частному коллекционеру за сотни миллионов долларов, и, наверное, в мире имеется несколько сот людей, которым такая трата по карману.

Когда с вечерней работой было покончено, вошла Хендрикье с чаем, напитком по тем временам далеко не дешевым, и с липкими от сахара бисквитами. За нею робко следовал Титус, держа в руке тетрадь для набросков; он выглядел малокровным и сонным. То был бледный, худой мальчик с рыжеватыми вьющимися волосами, прелестными темными глазами и повадками замкнутого одиночки; обыкновенно он хотя бы раз в день приходил в мастерскую вместе с Хендрикье и приносил тетрадь, посредством которой Рембрандт давал ему короткие, безучастные уроки рисования. Хендрикье задержалась, чтобы посмотреть, как пройдет урок; она молча стояла, улыбаясь собственным мыслям, подперев склоненную голову ладошкой, щеки у нее были круглые и румяные. Титус очень старался, что-то говорил негромко. Вот уже, помедлив в дверях, он застенчиво помахал рукой Аристотелю, улыбнулся, состроил рожицу, заговорщицки подмигнул и показал философу нос. Все это он проделал довольно быстро, но отец его выходку все же заметил.

— Это еще что? — резко спросил Рембрандт.

— Он мне подмигнул, — в смятении выпалил Титус.

— Ничего он тебе не подмигивал.

— Клянусь Богом.

Рембрандт хмыкнул.

— Вот так, что ли? — и он безо всякого предупреждения плюхнул шматок краски прямо в глаз Аристотелю, отчего у философа слиплось веко. Так же проворно Рембрандт снял большим пальцем краску, и глаз открылся.

Титус хихикнул.

Аристотеля охватила жалость к нему.

Аристотель вспомнил собственного сына, Никомаха, и беззвучно оплакал это кроткое, безобидное дитя одиннадцати лет, отец которого назанимал не так давно больше девяти тысяч гульденов, для возврата которых, как знали и философ, и живописец, у него никогда не найдется денег.

Ян Сикс стоя допил чай и поставил чашку на стол, собираясь откланяться.

— Ты тоже рисуешь? — спросил он у Титуса.

— Отец рисует.

— А вот мы ему покажем, — сказал Рембрандт.

Титус открыл тетрадь. Рембрандт водил его рукой.

— Вот так, видишь? Теперь здесь все на месте. Добавь немного света.

— А как? — спросил Титус.

— Добавив теней.

— Смешно.

Хендрикье тоже разулыбалась. Аристотеля охватила жалость к обоим.

— Завтра будем работать? — спросил от дверей Ян Сикс. — Время у меня есть.

— Принесите, пожалуйста, ваш красный плащ. Пора заняться цветом.

— Никак я к нему не привыкну, — сказал Ян Сикс с неловкой улыбкой и даже слегка порозовел от смущения. — Нет, он мне по-прежнему нравится. Но уж больно ярок. Боюсь, мне так и не хватит решимости надеть его.

— И наденете, и носить будете целую вечность, — хмуро откликнулся Рембрандт.

— Это если вы когда-нибудь кончите, — со вздохом сказал Ян Сикс.