Читать книгу "Высшая каста - Иван Миронов"

– Вы расстроены и не пьете, Вениамин Валерьевич, – Вика заглянула в глаза нервно мусолившему бороду олигарху. – Сами всех собрали и не веселитесь.

– Вы думаете, что пора? – Козявин с медицинским интересом прощупал Викторию чуть вытянутым взглядом.

– Конечно же! Надо дышать полной грудью, наслаждаться жизнью, кайфовать. Особенно когда есть возможность.

– В Древнем Риме жил один мыслитель по имени Плиний Старший. В 70-е годы первого века нашей эры он написал первую в мире энциклопедию «Естественная история», посвященную природным и искусственным явлениям. Все, что на тот момент человечество знало о себе и окружающем мире, Плиний Старший включил в свой труд.

– Интересно, – девушка почесала носик, спрятав в ладошку зевок.

– Так вот, он писал: «Смерть приходит к ним только от пресыщения жизнью, – Козявин застрявшим взглядом уткнулся Вике в переносицу. – После вкушения пищи и легких наслаждений старости с какой-нибудь скалы они бросаются в море. Это самый счастливый род погребения».

– Кто они-то? – Вика с трудом подавляла зевоту.

– Наши с вами предки, гиперборейцы. – Козявин чувствовал, что начинает ненавидеть собеседницу.

– Нет, мои предки из Питера, поэтому мне это не грозит, можно кайфовать. – Зевота была побеждена смехом, и девушка покинула нудного собеседника.

– Вениамин Валерьевич, прошу прощения. – Халдейски виновато высокий, но загнутый, как шляпка гвоздя, охранник отвлек Козявина. – Подъехал господин Иванов. Его нет в списках. Пускать?

– Порой я завидую идиотам, – задумчиво процедил олигарх. – Они так блаженны и счастливы.

– Простите, не понял, – голова виновато качнулась в сторону шефа.

– Приглашай, конечно. Не сильно возмущался, что сразу не пустили?

– Отнеслись с пониманием.

– Это нехорошо, – Козявин поморщился, – знать, вину какую-то за собой чувствует. Проводи его в мой кабинет. Я подойду минут через десять.

«Некастрированный кролик говоришь, товарищ генерал». – Козявин обшарил взглядом палубу, но Красноперова не нашел.

Между тем Блудов, Мозгалевский и Красноперов уединились в сигарной комнате «Былины». Хозяин парохода не курил, но, следуя элитарной моде и слабостям государственных особ, завсегдатаев приемных Козявина, держал хорошую коллекцию сигар, соседствующую с собранием старых виски, коньяков и портвейнов.

Блудов, обрубив гильотиной пятку кубинской «мадуры», медленно раскуривал сигару в синем пламени газовой горелки. Красноперов потягивал виски. Мозгалевский раздувал толстый «бихайк», изображая лицом покойную важность и сдержанное удовольствие.

– Ох, я бы поспала часок. – Вика уже зевала полным ртом, морщась от благородного дыма. – Соскучилась по своей Катьке.

– Чего скучать-то? По коммуналке и капроновым чулкам? – скривился Красноперов.

– Ну, как же, – без малейшей доли иронии протянула девушка. – Сам маршал Победы в меня влюблен.

– То есть я! – Красноперов приобнял Вику.

– Если был ты, то я бы ему отдалась. Нет, он другой. Солидный такой, серьезный. – Вика закатила глаза, Мозгалевский поперхнулся сигарой. – Но все равно, гад, жене изменяет. Я раньше думала, что при коммунистах все верными были, порядочными, а оказалась такая же дрянь. Вот чего мужикам не хватает?

– Генов не хватает. – Блудов обмакнул жирный край сигары в стакан. – Занимался я одно время биотехнологиями. Бады варили из хряща бобра. Опыты ставили на мышах. Выяснилось, что самец полевки полигамен, а самец мыши луговой моногамен – маленькая верная тварь. Стали выяснять почему. Нашли различия в гипоталамусе.

– Ой, а что это? – девушка картинно разгоняла дым рукой.

– Это куда тебе сны укололи, – отмахнулся Красноперов.

– И обнаружили у верных мышат особый гормональный рецептор. И даже название придумали гормону верности – вазопрессин. Утверждают, что он только у пяти процентов млекопитающих.

– Вас не снами надо колоть, а мышами этими луговыми! – девушка рассыпалась смехом.

– Эх, Викуля, зная твой характер, тебе надо было прививать не попрыгушку-машинистку, а бабу какую-нибудь революционную.

– Кого же? – Вика тщеславно запрокинула голову.

– Марию Спиридонову, например, – прищурился Мозгалевский.

– Почему я никого из них не знаю?

– Джон Рид, открывавший миру постмонархичекую Россию, называл ее «самой популярной и влиятельной женщиной». В 1906 году, когда ей было двадцать, Спиридонова застрелила советника тамбовского губернатора, но смертную казнь ей заменили на бессрочную каторгу. Февральская революция Спиридонову освободила и вознесла. Однако большевики пришлись левой эсерке не по вкусу, она считала, что их влияние на массы носит лишь временный характер, поскольку все у них дышит ненавистью. Ошиблась.

– Можно мне навестить тетку? Интересно на нее глянуть. А то я в свои двадцать козлу одному рожу расцарапала, так потом неделю в себя приходила, а тут чувака замочить. Круто!

– Увы, Викуль, не получится, – Мозгалевский улыбнулся, стараясь не смотреть на девушку. – В нашем 52-м ее уже нет. В сентябре 41-го энкавэдэшники ее на всякий случай расстреляли.

Глава 21. Нищая родина безумной роскоши

Поздно проснувшись, Мозгалевский направился в ресторан на набережной, где в отдельном кабинете уже битый час его дожидался приятель – Альберт Самуилович Лямзин, некогда вице-губернатор черноземной губернии, а ныне владелец тамошнего полигона переработки отходов, колбасного завода и центра современного искусства имени своего дедушки. Предок Лямзина имел таланты к антисоветской живописи, за что в семьдесят два года был усыплен галоперидолом в городской психушке. Картины деда с воплощенными в них диссидентством и эротоманией Лямзин через подставных лиц выставлял на аукционы, а потом сразу же скупал за большие миллионы, щедро расплачиваясь деньгами центра, поступавшими в виде губернаторских грантов на развитие культурных проектов края.

Альберту было возле сорока, разведен. Бывшую жену с детьми он давно забыл, на прощанье застращав суженую ментами и врачами, что избавило его от алиментов и раздела имущества. В отношениях с женщинами нутро Лямзина требовало битв и страданий, он унижал и был унижен, бил и пресмыкался. Каждый женский отказ поднимал в его душе бурю вдохновенных страданий, он не сдавался, с пылким напором вновь и вновь поднимаясь в атаку. Но, как только очередная высота покорялась и противник капитулировал, Лямзин быстро сворачивал фронт и отправлялся на новую войну.

Альберт был весел, пил виски и тянул сигару. Мозгалевский знал эту его веселость, не предвещавшую ничего, кроме предстоящего нытья об очередной неподдающейся бабе или проблемах, требующих сиюминутного подключения связей чиновника.

– Как дела, Алик? – Мозгалевский дружелюбно протянул руку, предвкушая легкую наживу и развлечение чужой дурью.