Читать книгу "Волчье небо. 1944 год - Юлия Яковлева"

– Не выпускай мою руку. Поняла?

Черные глаза смотрели в его лицо.

– Потому что я – не остановлюсь. Поняла?

Она в ответ взяла его руку и сжала так крепко, что у Шурки заломило пальцы.

– Молодец.

Он выпрямился. На луну наползало облако. «Отлично». Шурка не сводил с него глаз. Неровный край тени как бы перешептывался сам с собой. Шурка подвел к нему Сару как можно ближе.

– Вот что еще, – все-таки добавил он, поглядывая то на облако, то на опасно пустую набережную. – Может показаться, что это кто-то хороший. Кого ты знаешь. Или, – он вспомнил заснеженный ленинградский двор, слишком румяную женщину, «Меня твоя мама за тобой прислала» и детские косточки, наваленные в углу, – …скажет, что пришел от твоей мамы, Сара. Они это умеют. Но это будет неправда. Ясно?

Пальцы пожали его пальцы. Шурка пропустил удар сердца, стиснул до боли ладонь Сары и, как только облако проглотило луну и тень накрыла всё, вылетел за угол и помчался так быстро, как только могли молотить по камням ноги. Сара прыгала за ним, как поплавок.

– Стойте! – полетело было вслед, но ветер подхватил крик и перебросил через гранитный парапет.

– Ну и бегите. Патруль вас всё равно остановит. А меня, между прочим, попросят быть свидетелем. Что я им тогда скажу?

Впервые она об этом задумалась.

– Партия ждет от меня сейчас решительных мер, – бормотала Елена Петровна, бредя по пустой набережной. – Тьфу, – споткнулась она, чуть не потеряла ботинок, запрыгала на одной ноге. Выправилась. – Хоть бы луна вылезла, ну что ж такое… Я советский педагог. С высшим образованием. Я должна показывать пример учащимся. Как педагог. Как завуч. Как атеистка. Как комсомолка. Как…

Луна и в самом деле выглянула. Словно хотела услышать, что еще постановил комсомольский актив. Не только она. Вода начала вздуваться, закипела пузырями, зашипела, скатываясь потоками с чешуйчатого горба. Елена Петровна прислушалась. Подошла к ограде, положив ладони на холодный влажный гранит, посмотрела. И мыслей в ней осталось не больше, чем в антилопе.

Учитывая комплекцию Елены Петровны, речь, конечно, об антилопе гну, похожей на корову, которую поставили на длинные костлявые ноги.

Бежала она отлично. Технично. Вспарывая воздух грудью. Рассекая ребром ладоней, локтями. Вдувая и выдувая круглыми ноздрями. Он так и свистел, обтекая ее массивное тело. Если бы только на набережной стоял инструктор в трусах и с секундомером, он бы подтвердил: это был ее лучший забег.

Вот только бежала Елена Петровна не ради медали. В душе ее дыбом стоял ужас.

Но Шурка… Ему казалось, что еще никогда в жизни он не бежал так медленно.

Ноги, казалось, лупили вхолостую. Сара оттягивала назад руку, выкручивала ему плечо.

Когда набережная круто взбиралась на мостик, Шурка ее ненавидел всей душой.

Когда с мостика летела вниз – Шурка летел вместе с ней, почти радуясь: «Еще можно успеть».

Что-то шорохнуло, шлепнулось с шершавым звуком, осталось позади, – некогда выяснять.

Он не слышал ничего, кроме собственного топота. Мышцы медленно заполнялись жидкой тяжелой глиной. Ладони вспотели. В боку кололо. В груди резало. Под языком был вкус металла.

Долго еще бежать? Недолго? Сколько? Он не знал, не думал, только работал ногами, и глазам своим не поверил, когда справа вдруг открылся широкий полукруглый просвет.

Успел? Шурка топоча влетел под арку к Зимней канавке.

Перешел на шаг. Разжал пальцы – ладонь Сары выскользнула, как рыбка. Со свистом вылетало дыхание.

Шурка остановился.

Ни на тротуаре. Ни на мостовой. Ни у ограды. Ни в тени стены. Ни под сводами арки, на которых даже в темноте серебрились блики воды. Ни даже в воде. В ней лишь белел, качался брошенный окурок.

Майора у Зимней канавки не было.

Шурка опоздал.

С трудом передвинул ноги. Глина в мышцах затвердела. Не хотелось больше ни бежать, ни идти. Шурка сел на поребрик. Ничего не хотелось. Сара опустилась, села рядом.

Шурке хотелось привалиться к литой ограде. Хотелось уснуть. Чтобы черная тяжелая вода внутри него слилась с той, что плещется в Мойке, тоже черной и тяжкой. Перестать быть.

Сара положила руку ему на колено. Шурка стряхнул. Но Сара вовсе не утешить его хотела. Ткнула настойчивее, в бок, показала: смотри! По набережной вдоль Мойки маячила черная нескладная фигура. Светились дыры на чулках.

– Я, между прочим, так и думала!

И эхо заметалось под аркой: ала… ала… ала…

– Нет, – сказал Шурка, уронил затылок на чугунную ограду. – А я надеялся, что вас кто-нибудь сожрал.

Елена Петровна шумно плюхнулась рядом. Обдала запахом пота.

– У Конюшенной оно не пролезло под мостом, – провозгласила она победно. – Застряло! – захохотала она.

Сара посмотрела на Шурку. Он на Елену Петровну.

А та хохотала и хохотала. Эхо металось под сводами. Глаза у нее были совершенно сумасшедшие. Она хохотала уже с всхлипами. Шурка встал, спустился по ступенькам к воде. Зачерпнул кепкой. Принес. Елена Петровна хохотала, икая и повизгивая. Ноги ее были вытянуты, носки тупо смотрели друг на друга. Шурка опрокинул кепку над головой Елены Петровны.

Она умолкла. Икнула последний раз. С волос плетьми лилась вода. Она затряслась в мокром пальто.

Шурка бросился помогать – вытягивать руки из липнущих рукавов.

– Оно все равно было все дырявое, – попробовал утешить.

Пальто хлюпнуло на мостовую. Елена Петровна обхватила себя за плечи, зубы ее выстукивали дробь.

– Перейдем на канал, там, где Казанский собор, – сказал Шурка, шаря за поясом, куда заткнул книжку. – Оттуда еще куда-нибудь. Вообще, будем перемещаться всю ночь. Так нас труднее будет поймать.

– А утром? – глухо спросила Елена Петровна.

– А утром я не знаю, – признался Шурка.

И руки его остановились. Он вдруг вспомнил, как что-то шорохнулось, шлепнулось там на набережной. Теперь он знал, что это было. Книжка.

Дома ответили спящим взглядом.

Сара посмотрела на его руку, беспомощную пустую клешню. На Елену Петровну. Шурке в глаза. Поняла. Пошла вдоль подвальных окошек. Стекла из них вылетели еще в блокаду, их заколотили досками. Сара останавливалась, стучала носком ботинка. Шла дальше, к следующему. Стучала. Нашла. Поманила.

– Что? – не понял Шурка.

Сара присела, стала тянуть, толкать доску, приколоченную слабее других. Шурка сообразил. Подскочил. Тоже стал тянуть, толкать. Доска шаталась, но сидела.

– Эй, вы! Ну что стоите?

Елена Петровна потрусила к ним. Понаблюдала, склонив голову. Отстранила обоих. Повернулась к окошку спиной. И жахнула ногой, как лягающаяся лошадь. Пушечный треск взорвал тишину. Загрохотала, падая внутрь доска.