Читать книгу "Жила Лиса в избушке - Елена Посвятовская"

Федор рассмеялся:

— То есть в глобальную победу добра ты не веришь?

Настя, цокнув языком, отвернулась в окно, заворчала. Дернула бутылку из своей правой двери, обреченно отхлебнула — что остается, когда вокруг одни тупицы?

— Это ты для связки всякую фигню спрашиваешь? Так вот у меня для тебя новости. Скорее всего, добро не победит.

Федор хорошо улыбался — видел, что она в ударе.

— Зачем ему побеждать, если оно уже победило! В самом начале. К тому же все давным-давно выверено. Со времен, когда нас выперли из рая, все пропорции неизменны. Добра, зла, которое только оттеняет это добро, может быть, даже поэтому и существует. Добро и заключается в том, что зло тоже обязательно. Как без него-то? Ну, пусть не с Адама, но оглянись до куда веришь, ну, там, деда твоего рассказы, бабушки. Время идет, войны, строй один, другой, ценности поменялись, мобильники, софты, а глупость, жадность, милосердие — все на месте и в тех же соотношениях подрагивают, плюс-минус, конечно. Не знаю в каких, но примерно в тех же. Постоянный во времени процент дураков, святых, ленивцев, страстей, наверное. Одних и тех же. Сверхчеловек Раскольников и героиня фильма, ну? Кто-то серьезно за этим присматривает.

— Кто считал все эти пропорции? Мы что, никуда не идем? Все закольцовано? Лето, осень, зима, процент идиотов?

— Наоборот, здорово! Самое главное — это понять и принять. Что за смех? Многие барахтаются в темноте. Осознал — отлично, теперь наслаждайся, созерцай жизнь. Добро не победит? Ничего страшного. Но и зло тоже! Так надо, — Настя подняла палец к небу, глаза ее сияли. — Скучно не будет. Ты же схватил только условия игры, вводные, — а несметные варианты расклада? Сколько белых и черных обступят тебя в каждой конкретной ситуации, неведомо никому. Они еще и цвет поменять могут. Интересно же. Кайфуй. И никаких трагедий и разочарований! Как вы можете меня предать, если я не ожидаю от вас верности, — помнишь?

— Так, профессор, мы в городе. Давай остановимся карту посмотреть. Запсковье, Заречье, я забываю все время.

Настя теперь потянула из своей дверцы атлас дорог.

— Не Заречье, а Завеличье. Запсковье и Завеличье — красиво, да? Я, правда, думаю, что добро уже победило. Всё остальное — на фоне него. Теперь важно зло контролировать. Хотя бы в самом себе, что ли.

* * *

— Мне еще хлеб надо черный, — сказала Настя, когда они въехали в уютный тенистый двор Рудаковой. — Ну чего ты? Я забыла наш на столе, когда паковались, а у нее вон магазинчик здесь. Чтобы двести раз не выходить потом. Подальше, подальше от ее подъезда.

— Почему? — напрягся Федор.

— Чтобы заранее не обрадовалась. Первый этаж — увидит, а мне еще за хлебом. Только бы открыто.

Уже с буханкой Настя вернулась к автомобилю, суетилась, пристраивая ее в пакеты с дорожной едой. Потом из дверцы достала коньяк, сунула к себе в сумку — всё, пошли. У дома Рудаковой парень в камуфляжной майке мыл машину. Какая-то бабка причитала на одной ноте из открытого окна:

— Ахти, тошненьки, Сярёжа Яну жалел, потрафлял во всем, а она все денежки профукивала.

Из подъезда тянуло сыростью и горелой кашей. У почтовых ящиков Настя нырнула в сумку, пытаясь отыскать духи, но ничего не находилось из-за объемного кошелька и бутылки сверху. Махнула рукой: идем. Пока нажимала на кнопку звонка, Федор ткнулся носом в ее шею:

— Пахнешь еще утренними и коньяком немножко. Вкусно.

Она округлила глаза в притворном ужасе.

Заклацали замочки, цепочки, Настя не выдержала и рассмеялась, Федор покачал головой. Рудакова встретила их с широкой улыбкой и старательными стрелками на глазах. На веках вспыхивали сиреневые искорки, неожиданные для раннего утра. В дверях гостиной пританцовывала ее двенадцатилетняя дочь Маша с Бритни Спирс на футболке. Живость ее компенсировала такая же, как у матери, прохладца в больших серых глазах. На девчонке были плотные колготки с сатиновым блеском. Судя по всему, она тоже принарядилась к их приезду. Федор вдруг растрогался и от макияжа, и от блестящих колготок летом — загадал только, чтобы Настя промолчала об этом. Хотя он не удивился бы, узнав, что вовсе это не ради них, а первое утреннее дело у Рудаковой — сесть и вот так накраситься. В этом было бы что-то от завтрака на кружеве в студенческой общаге, от перевода статьи просто для себя — какой-то момент опоры, внутренней дисциплины. Может быть, так она сражалась с собой, со Псковом в себе?

Целовались, кричали как чайки. Успокоившись, варили кофе, вспоминали. Больше для Федора.

— А помнишь, как ты пригласила меня на праздники к себе домой? Сыру хорошего попросила купить родителям. Федь, Федь, послушай. Ну не было в Пскове сыра нормального. Килограмм-полтора, деньги оставила.

— Да-а-а. А ты приволокла три кило колбасного. Родичи долго на него смотрели. Обалдевшие. Им весь Псков был завален.

— Так у нас в военном городке, наоборот, это за деликатес почитали. Очереди, если колбасный.

— Когда в следующий раз Настю пригласили, заказали сливочное масло. И мама так осторожно: скажи только девочке, что не маргарин — масло. Не маргарин!

Обе хохочут до слез; смеется и Федор, разливает коньяк.

После второй рюмки Рудакова достала сигареты, и Настя вскинулась: ты же не куришь!

— Иногда, — бормочет хозяйка — и пепельницу хрустальную на стол. — Будешь? Федор, прикрой дверь, пожалуйста, а то Маша...

Довольная Настя тащит сигарету из пачки и на сердитый взгляд Федора показывает на Рудакову:

— Я, что ли, начала? А как мне отказаться? Мне подруга предлагает покурить... раз в жизни. Нет, я даже не смотрю в твою сторону, — Настя демонстративно отворачивается от мужа, закрывается ладонью.

— Вот лиса-а-а-а-а, настоящая лиса, — качает Федор головой. — Не, я не буду. Спасибо, Вера.

Кажется, Настя спросила: почему ребенок не в лагере, не на море, не в деревне какой-нибудь? Рудакова, дернув плечом, ответила с горькой усмешкой, что из лагеря дочь выставили позавчера, теперь дома будет куковать. Гости немедленно принялись рассказывать, как только что отличились в лагере их дети, как Настю однажды чуть не выкинули со смены за то, что она во время дежурства по территории мочила швабру в питьевом фонтанчике. А Федора родители сами забрали с детсадовской дачи, когда он плеснул “Дэтой” из баллончика в лицо своему врагу.

— За что ее? — оборвала рассказ Настя, видя, что Рудакова смотрит на них как-то издалека.

Та жадно затянулась, выдохнула в сторону окна. Поставив локоть на стол, рассматривала с разных сторон сигарету в своих пальцах. Федор и Настя примолкли. Через распахнутые створки заливались птицы, “гостья из будущего” Ева Польна откуда-то тоненько уверяла: “Без меня нет тебя, ты волнуешься зря”.

— Можно я не буду говорить? Она вообще очень сложная девочка, неправильная...

— Ха, а в кого ей простой быть? Ты на себя-то посмотри! — закричала в поддержку Настя, незаметно взглянув на часы.