Читать книгу "Черчилль. Биография - Мартин Гилберт"

В письме Клементине от 5 сентября он сообщал: «Мне стало гораздо лучше, и я ни о чем не переживаю. С тех пор как покинули Англию, мы не читаем газет, и у меня больше нет прежнего острого желания листать их. Впервые за очень многие годы я полностью отключился от мира. Война с Японией закончилась, победа и окончательный мир достигнуты, и я чувствую огромное облегчение, которое только нарастает. Пусть другие решают разные кошмарные проблемы, которые неизбежно последуют. На их плечах и на их совести теперь груз ответственности за то, что происходит в Европе. Наверное, действительно, «не было бы счастья, да несчастье помогло».

Один из офицеров, находившихся на вилле, бригадир Гарольд Эдвардс, записал в дневнике: «У Черчилля совершенно изумительный смех, а лицо, когда он чем-то доволен, морщится, как у младенца, как у шекспировского Пака. Взгляд может быть жестким и нежным, как у женщины, на глазах легко появляются слезы. Теперь я поверил, что он плакал, когда понял, что во Франции все пропало. Он эмоционален – но не «по-ирландски». Думаю, правильно будет сказать, что он позволяет себе реагировать, не сдерживая себя и не думая о том, какое впечатление производит на окружающих. Он не актер и не позер».

6 сентября на виллу приехал фельдмаршал Александер. Два дня они с Черчиллем рисовали, плавали по озеру на катере, забираясь в разные тихие бухточки. «Живопись доставляла мне огромное удовольствие, – написал Черчилль жене после отъезда Александера, – и я совершенно забыл обо всех неприятностях. Это прекрасное средство, потому что просто не можешь думать о чем-то ином». Вечером 8 сентября, за четыре дня до годовщины свадьбы, которая состоялась в 1908 г., возвращаясь на виллу, он сам управлял катером. «Когда я вел катер обратно, – написал он Клементине, – вспомнил, как ты много лет назад пела мне «В сумерках». Какая милая песня и мелодия, и ты прекрасно с большим чувством ее пела. От мысли, что ты рядом, душа переполнилась любовью. Я чувствую такую нежность к тебе, моя дорогая, и чем больше я вспоминаю о прошлом, тем больше мне хочется, чтобы ты была здесь, тоже почувствовала это и поцеловала меня».

За неделю на вилле Черчилль нарисовал три картины и принялся за четвертую. «Я рисую целыми днями каждый день, – написал он Мэри 10 сентября, – и отложил в сторону все заботы и разочарования». Но мировые заботы невозможно было забросить. Пока он был в Комо, Эттли обратился к нему за советом насчет необходимости заключения международного соглашения по применению атомной бомбы. В ответ Черчилль написал об эффекте сдерживания с учетом «решимости всех стран, обладающих или способных обладать атомным оружием, применить его сразу и совместно против любой страны, которая использует ее в войне». В связи с этим, написал он, «чем больше будет могущество Великобритании и США в ближайшие годы, тем больше будет надежд. Следовательно, Соединенные Штаты не должны делиться своими преимуществами, иначе как в обмен на создание четкой системы контроля за наращиванием этого и других видов вооружений во всех странах».

19 сентября Черчилль уехал с озера Комо на Средиземное море, на виллу Пирелли в 30 километрах от Генуи. «Предмет моих поисков – солнце», – сообщил он жене. В первый день на вилле он купался в море. На другой день отправился в соседнюю деревушку Рекко, где начал рисовать железнодорожный виадук и разрушенные бомбами дома. Местным жителям это не понравилось, они стали гудеть и грозить кулаками. Местный начальник британского военного гарнизона полковник Уотен впоследствии написал: «Мистер Черчилль без лишних слов собрался и вернулся домой. Инцидент огорчил его, но он с готовностью признал свою бестактность и сказал, что ему бы и самому чертовски не понравилось, если бы Гитлер приехал рисовать последствия бомбардировок Лондона».

Из Генуи Черчилль на автомобиле отправился на запад вдоль побережья Монте-Карло – той дорогой, по которой они с Клементиной ехали в 1921 г. после Каирской конференции. Два дня он провел в Монте-Карло, в отеле «Париж», где они останавливались в 1932 г. «Еда великолепная, вина самые лучшие. Все как в давние времена», – написал он жене, а 23 сентября поехал дальше на запад, в Антиб. Там Эйзенхауэр предоставил ему виллу с полным штатом обслуживающего персонала.

Черчилль звал Клементину присоединиться к нему на юге Франции, но она сочла, что не может этого сделать из-за нескончаемых хлопот по приведению в порядок Чартвелла и нового лондонского дома. 24 сентября, прочитав о притязаниях русских на морские и авиационные базы в Средиземноморье, в бывшей итальянской колонии Триполитании, Черчилль написал ей: «Их требование странное и очень напоминает грубую и архаичную политику царского империализма. В этих вопросах они отстали лет на сорок, но у меня не было бы серьезных возражений против предоставления им этих мест, если бы они вели себя разумнее в других вопросах. Все флоты, морская торговля, заграничные морские и авиационные базы – всего лишь заложники самой сильной на море и в воздухе державы. Однако не сомневаюсь, что их претензии вызовут большой шум. Большевизация Европы идет быстро, все правительства Центральной, Восточной и Южной Европы, за исключением афинского, под советским контролем. Этот образ у меня сложился после поджога на Рождество. Мало что известно о происходящем за «железным занавесом», но очевидно, что полякам и чехословакам приходится особенно тяжко».

После двадцати пяти дней наслаждения солнцем, с пятнадцатью законченными картинами Черчилль вернулся в Лондон, в новый дом на Гайд-парк-гейт. Среди множества приглашений, ожидавших его, было и приглашение, переданное через президента Трумэна, в котором его просили прочитать курс из трех-четырех лекций в Вестминстерском колледже города Фултон в штате Миссури. «Чудесное заведение в моем родном штате», – написал Трумэн. Но Уинстон и Клементина уже запланировали провести зиму в Майами-Бич.

21 октября Черчилль говорил в своем избирательном округе, что после возвращения из Потсдама собирался приложить все свои силы на реализацию задач мирного времени – демобилизацию, жилищное строительство, перевод промышленности на гражданское производство и «высвобождение британских талантов и энергии от долгой военной зависимости». Но теперь, добавил он, «это пустые слова».

Несмотря на то что Черчилль оказался отрезан от ежечасного притока информации из мировых столиц, который определял его стиль работы, он жадно следил за газетными сообщениями об активности Советов в Европе и мире. Задержание в октябре в Канаде крупного советского шпиона дало ему повод 26 октября сказать канадскому премьер-министру Кингу: «Нам ничего не выиграть, если не дать русским понять, что мы их не боимся. Русские – реалисты-ящерицы и принадлежат к семейству крокодилов. Они будут с тобой максимально любезны, между тем как будут готовиться тебя уничтожить. Необходим, – объяснял Черчилль Кингу, – постоянный альянс между Соединенными Штатами и Британией. Это не надо прописывать, это надо понимать».

Перед отъездом в Соединенные Штаты Черчилль проводил еженедельные совещания в теневом кабинете, вырабатывая политику оппозиции и координируя публичную и парламентскую деятельность. Но он старался максимально возможное время проводить в Чартвелле, где постепенно восстанавливался довоенный комфорт. Были наняты немецкие военнопленные для очистки рыбного пруда и бассейна, с такой любовью созданных Черчиллем двадцать лет назад. Заброшенные во время войны, они замусорились и заросли травой.