Читать книгу "Приговор - Кага Отохико"

Слепящая белизна постепенно захватывает всё большее пространство. Я пытаюсь спрятаться за женщину. Но её нет. Лодочника тоже нет, я один в пустоте. Совсем один, пронзённый острым жалом света.

Полумрак. Свет был всего лишь обманом чувств. Я лежу на жёстком тюремном матрасе в погруженной в сумрак камере. Стена, стена, стена. В окне, освещённом светом ртутной лампы, по-прежнему висит молочно-белое небо. К счастью, всё ещё ночь. Утром мне предстоит изведать неведомое. Где-то там, на краю утра, есть крутой обрыв, за которым свет уже не будет предвестником нового дня. У меня — впервые в жизни — будет только половина утра. Милая ночь! Мирное жилище!

Мне так уютно, так покойно в этих стенах. Бом-бом-бом — пугают меня часы. 3 часа 44 минуты. Протягиваю руку, чтобы их остановить. Но закрученная до отказа пружина не поддаётся. Бом-бом-бом — хохочут часы. В конце концов запихиваю их на самое дно картонной коробки, заваливаю сверху одеждой, и мне удаётся немного приглушить их тиканье. Всё ещё хочется спать. Мозг разбух, насквозь пропитанный усталостью. И всё-таки засыпать нельзя. Надо писать маме и Эцуко.

Встаю, сажусь за стол, пишу и вдруг осознаю — всё это мне снится. Снова откидываю одеяло, снова встаю. Начинаю писать письмо и опять понимаю — это во сне. Снящееся тело отделяется от реального, встаёт, садится за стол, реальное остаётся лежать на месте.

Какая-то сила поднимает меня в воздух. И стены, и пол вместе со мной набирают высоту, будто я еду в лифте. Резкими толчками продвигаюсь вверх. Стены и пол исчезают, а я, по-прежнему находясь в горизонтальном положении, продолжаю подниматься всё выше и выше. Одежда спадает с тела, я остаюсь нагим. С пустыми руками ухожу «туда», на «ту сторону». «Наг я вышел из чрева матери своей, наг и возвращусь». Меня охватывает радостное нетерпение — когда же наконец я окажусь в потустороннем мире? Поднимаюсь всё выше и выше, плаваю в вязкой тьме.

И вдруг — начинаю падать. Вниз, на дно тьмы, на дно гигантского колодца. Опять пришло это. Жалкий и несчастный, лежу в одиночной камере, стены выгибаются, кренится пол, я проваливаюсь, лечу в бездну. Падаю. Опускаюсь всё ниже. Пол уходит в стороны и исчезает, оказывается, он висел в пустоте, под ним ничего нет, ничего, что могло бы остановить моё падение в чёрную бездну. Внезапное прозрение — «потусторонний мир» всегда зиял прямо у меня под ногами.

Сжавшись в комок, как зародыш в материнской утробе, обдумываю технику приземления. Я должен как можно ловчее приземлиться на «той стороне». Внизу возникает холм Тэндзин, видны ряды домов. Тут я начинаю понимать, что это — просто продолжение недавнего сна. Прекращаю падать и пытаюсь взлететь. Надо подняться повыше, чтобы снизить скорость падения, так всегда делают космические корабли перед посадкой. В конце концов мне это удаётся, и я с наслаждением парю в небе, плаваю в жидком воздухе совершенно нагой — точь-в-точь зародыш в материнской утробе.

Вот и наш дом на холме Тэндзин. Через окно второго этажа проникаю в кабинет Икуо. Аккуратные ряды книг в шкафу, письменный стол. Крадучись, подхожу к двери, ведущей в соседнюю комнату, и прислушиваюсь. С той стороны кто-то есть. Через приоткрытую дверь протискиваюсь туда. Там висит полог от москитов — значит, сейчас лето. Под ним какая-то возня, я всматриваюсь, и во мне вспыхивает желание. Под пологом совокупляются мужчина и женщина. Молодой

Икуо наваливается сверху на молодую маму. Его желание стремительно нарастает, вот-вот прорвётся.

Проснулся. Какой странный сон. Из-за него от сонливости не осталось и следа. Я вернулся в явь.

Тёмно-синее небо начинает светлеть. На видном в окно крошечном клочке — ни облачка. Каркает ворона, где-то далеко лает собака. Доносится стук молотка, наверное, рядом строится дом и работы ведутся даже ночью. Автомобилей ещё не слышно. С каждой секундой небо светлеет всё больше. Сворачиваю матрас и сажусь.

Задумываюсь о маме и Икуо, но мысли разбегаются, слова остывшей, ни на что не годной золой осыпаются вокруг привидевшегося. Почему-то душу сжимает глубокая печаль. Господи, прости маму. Прости брата. Прости меня, грешного, увидевшего этот сон.

Открываю Библию и начинаю читать главу о Гефсимании. «Душа моя скорбит смертельно». «Вот, приблизился час». «Да будет воля твоя». «Настал час». Встав на колени, беру Молитвослов и начинаю читать «Господню молитву» и «Де Профундис». «Из глубины взываю к Тебе, Господи. Господи! Услышь голос мой».

Теперь небо серовато-голубое. Blue salvia. «Настал час». Залезаю на стол и напряжённо вглядываюсь в мир за прозрачным стеклом. Над высокой бетонной стеной возвышаются жилые дома, вдалеке — небоскрёбы, на крыше которых, словно пульсирующая кровь, вспыхивают и гаснут красные огни. Открываю окно, и холодный воздух врывается в комнату вместе со стуком молотка, словно забивающего гвозди в помост для казни. Вдруг из меня разом выплёскивается грусть, и пейзаж за окном расплывается. «Надеюсь на Господа, надеется душа моя, на слово Его уповаю…» Слова последней в этом мире молитвы подхватывает и уносит холодный утренний ветер. Вот и настало это утро. Звёздочка погасла. Каркают вороны. А воробьёв и голубей что-то не видно, могли бы сегодня и поторопиться. В кроне гималайской криптомерии закаркала ворона. Может быть, это моя старая знакомая прилетела проститься со мной?

Вчера патер Пишон причастил меня. Он так ласково сказал: «Такэо, всё произойдёт мгновенно. Тебе не будет больно». Открытая улыбка, какие бывают только у выходцев из южной Франции, погасла на его лице, в серо-голубых глазах светилось сострадание. Он сказал, что не сможет присутствовать на казни, поскольку не является моим официальным духовником, но со мной будет патер Катаяма. Ещё он сказал, что патер Катаяма вчера вместе с ним весь день молился обо мне. Это совсем ещё молодой патер, он обычно совершает рождественские и пасхальные мессы для верующих заключённых, я не так уж с ним близок, но отдаю дань его энергии и зычному голосу.

Отец Шом, вот и я отправляюсь в путь. Скоро я буду с вами. «Когда умножился грех, стала преизобиловать благодать». Да, теперь мне понятно, что казнь для меня — благодать. «Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно!»

Высотные здания стоят в ряд, отделяя ближний план от дальнего. В холодном воздухе белыми завитками — пар от дыхания. Этот воздух везде — он и там, где мама, и там, где Эцуко. Точно так же, как морская вода, соединяет нас с далёкими заморскими странами. Над водной гладью грусти лёгким паром поднимается радость.

Мама, доброе утро!

Сегодня — это «сегодня». Ты хорошо спала ночью? Я спал крепко, как младенец. Правда, перед самым пробужденьем мне снились всякие странные сны. Опять приснился холм Тэндзин. Да, всё-таки моя родина именно там. Теперь я ощущаю это особенно остро. Снилось мне и море, наверное, это было где-то возле Хаямы. Я плыл в лодке, но никак не мог разглядеть лица лодочника. В какой-то момент мне показалось, что это патер Шом. Во всяком случае, мне хотелось, чтобы это был он.

Как хорошо, что вчера нам удалось увидеться (вроде бы я уже об этом писал?). Но я готов писать об этом без конца. Я действительно был рад тебя видеть. И мне было очень приятно, когда ты сказала: «Ну почему я не могу пойти туда вместо тебя…» Ещё я всё время думал, как виноват перед тобой. Прости, что принёс тебе столько горя. Прости, что был таким плохим сыном.