Читать книгу "Земля мертвых - Жан-Кристоф Гранже"

Корсо уставился в сияющее ярким светом окно. Подобная белизна не наводила на мысли ни о солнце, ни о какой-нибудь сладкой жизни, а лишь о вспышке атомной бомбы. Сочетание старушечьего профиля и ослепительного круга иллюминатора повлекло за собой дурное воспоминание. Во время страшной жары летом 2003 года, когда он, двадцатичетырехлетний полицейский в центральном комиссариате восточного Парижа, у станции метро «Луи-Блан», должен был констатировать факты смерти одиноких стариков, которые буквально расплавились в том августовском пекле.

Выйдя из самолета, он чуть было не задохнулся от кастильской жары. Жуткие картины 2003-го не оставляли его: до предела заполненные морги, бесконечные саваны, лица словно маски, покрытые зеленой кожей, раздутые, разлагающиеся челюсти…

Кубарем скатившись с трапа, на взлетно-посадочной полосе он кое-как обрел душевное равновесие и поспешил к аэровокзалу с кондиционированным воздухом. А пройдя его насквозь, сразу юркнул в такси.

Мадрид он знал: ему часто приходилось бывать здесь, однажды даже с Эмилией. Днем этот город представлялся сплошным кошмаром – ослепительная белизна стен, горячий парализующий воздух, солнце, которое выжигает все ощущения. Но в сумерках красота испанской столицы брала верх и завораживала. На ее бесконечных прямых, озаренных вечерним солнцем авенидах испытываешь блаженство и чувствуешь себя как монарх в карете.

Особенно Корсо восхищала архитектура. Он помнил, как сильно его поразила статуя феникса на куполе здания Метрополис, на пересечении калье Алькала и Гран-Виа, похожая на «Spirit of Ecstasy» на капоте «роллс-ройса»[35]. Заглушка радиатора гигантского, еще не остывшего автомобиля…

Фонд Эмилио Чапи находился на калье де Серрано, в самом сердце шикарной зоны Мадрида – квартале безупречных вилл и торжествующих пальм в садах. Судя по найденной в Интернете информации, фонд был создан в начале двадцатого века зажиточным доктором, сделавшим себе состояние на фармацевтических патентах. С шестидесятых годов фонд отошел во владение группы меценатов, стремящихся облегчить себе налоговое бремя путем покупки произведений искусства. Среди последних приобретений были «Pinturas rojas» Франсиско Гойи.

Такси остановилось возле длинной ярко-красной стены, напоминающей те, что используются в баскской игре пелота. Войдя в ворота, Корсо обнаружил бело-красную постройку с разновысокими террасами под плоскими крышами на каменных опорах. Под звук автоматических оросителей, задававших ритм его шагам, словно щелканье пальцев, он прошел по пальмовой аллее. Казалось бы, это предельно далеко от его расследования, от территории, где ведется охота на убийцу, от зоны своей компетенции. И все же в этот миг он почти физически ощущал, что находится на верном пути.

В холле, исчерченном пробивающимися сквозь приоткрытые ставни солнечными лучами, царил полумрак. Дерево, мрамор, камень… И тишина. Здесь уже можно было видеть несколько полотен, одетые в броню фигуры, наблюдающие за вами сквозь толщу веков, едва выступающие из тени персонажи, словно начищенные пчелиным воском.

– Un boleto, por favor[36], – попросил он в кассе.

В его планы совершенно не входило обращать на себя внимание и уж тем более демонстрировать свое полицейское удостоверение. Первая задача: добраться до красных картин. А потом он подумает, что можно получить от смотрителей. Однако без помощи испанской полиции ему не удастся продвинуться. Не считая того, что, возможно, он с самого начала обманулся.

– ¡Quieres entrar?[37]

Швейцар указал ему на лифт под старину, с решеткой из черной кованой стали и деревянными лакированными дверями. Корсо кивнул: полотна Гойи экспонировались на четвертом этаже.

За несколько секунд он перенесся в другое время. Обшитая панелями кабина была оснащена черной банкеткой, перламутровой панелью управления и гранеными зеркалами, отбрасывающими зеленый отблеск на лестничную площадку.

Корсо улыбнулся и почувствовал, как к нему возвращается уверенность в правильности принятого решения. С каждым этажом он приближался к миру фантазмов убийцы.

22

Корсо миновал первый зал, где экспонировалась религиозная живопись Золотого века. В следующем преобладали портреты представителей королевского двора Испании того же периода: брыжи, камзолы и жемчуга… С сосредоточенным видом пилигримов, достигших святых мест, бродили несколько туристов. В шортах и сандалиях они, пожалуй, выглядели нелепо, но и сам он был не лучше – среди лета одетый во все черное, будто собрался на рок-концерт фестиваля Хеллфест.

В третьем зале он отыскал красные картины, висящие вплотную одна к другой; на широкой белой стене они несколько терялись. Усомниться в их ценности было невозможно: бархатный шнур ограждения не давал возможности приблизиться к ним. Корсо прежде никогда не обращал внимания на их размеры, хотя они были указаны в статьях, и теперь картины показались ему крошечными. Точно меньше пятидесяти сантиметров в высоту на едва ли тридцать в ширину. Однако, если склониться к ним, произведения производили еще более мощное впечатление, выглядели еще более ужасающими. Чистый сгусток жестокости.

Подписи сдержанно сообщали: «Pintura roja № 1», «Pintura roja № 2», «Pintura roja № 3», однако Корсо помнил, что читал, будто историки искусства окрестили их соответственно «Крик», «Ведьма», «Мертвец»…

Крайняя левая картина являла взгляду посетителя изображение изуродованного лица, которым, совершенно очевидно, вдохновлялся убийца Нины. Каторжник или арестант, черные наручники и цепи которого отчетливо виднелись внизу полотна. Уголки его болезненно растянутых до ушей в каком-то ненасытном смехе губ выглядели одновременно раной и вызовом. Было непонятно, страдает этот человек или испытывает наслаждение. Его невыносимое выражение – дьявольская гримаса, от которой кровь стыла в жилах, – казалось совершенно двусмысленным. Это был провидец, из глубины своего страдания взирающий на вас, насмехаясь над вашим неведением…

Но самым необычайным – и самым завораживающим – была пурпурная доминанта холста. Лицо с разверстым ртом возникало на рдяном фоне, как ком глины в луже грязи. Казалось, он медленно и неумолимо отделяется от нее, подобно тому как некогда в химических ванночках постепенно проявлялись серебряно-желатиновые отпечатки.

На второй картине, «Ведьма», зритель видел странную композицию, слишком новаторскую для своего времени (нечто вроде «Собаки» из «Pinturas negras»). Полоска земли (но здесь цвет наводил скорей на мысль о лаве, о раскаленной магме) косо делила полотно надвое. На этой оси возникала жуткая голова. Раскосые глаза, измученное сморщенное лицо, слипшиеся от грязи и торфа всклокоченные волосы. Казалось, ведьма тоже смеется таким же зияющим ртом и играет с вами злую шутку по другую сторону этой серной черты.