Читать книгу "Золотая жатва. О том, что происходило вокруг истребления евреев - Ян Гросс"

Жадность играла ведущую роль в качестве мотива отношения к евреям во время оккупации. Однако, как проницательно отмечает профессор Грабовский,

необычайно важную роль в процессе удаления [евреев] играла обычная человеческая зависть. Согласно широко распространенному убеждению, лица, укрывавшие евреев, хорошо на этом зарабатывали. Такого рода «неправедное» обогащение возмущало соседей и знакомых, считавших себя несправедливо обойденными в происходящем на их глазах перераспределении собственности. По их мнению, еврейское имущество становилось «общим добром», а индивидуальные попытки укрыть евреев — формой эгоистической деятельности, направленной против всего сообщества. Неоднократно они пользовались аргументом, что, коль скоро немецкие репрессии могут затронуть всех жителей, нет такого порядка, чтобы выгоды доставались только немногим избранным. Доходило до того, что в селах организованные группы местных жителей проводили обыски у людей, подозреваемых в «еврейских симпатиях», в том числе у тех, кто своим поведением (неожиданно хороший быт, покупки не по средствам и т. п.) обращали на себя внимание соседей[152].

В представлении польского крестьянина еврей — это деньги. А поскольку каждый человек, если его поставить перед угрозой утраты жизни, уплатит за себя, чтобы выжить, это была надежная формула, самоисполняющееся пророчество. И даже после смерти, что ясно иллюстрирует снимок, о котором мы говорим.

Новые правила поведения

Окончим рассуждения на тему грабежа еврейской собственности и прислушаемся к обрывкам нескольких разговоров, произошедших в то время, и к паре фрагментов тогдашних важных подпольных мемориалов.

Вот слова времен оккупации, сохранившиеся скорее благодаря свидетельству одного из участников разговора, чем стороннего свидетеля. Для нас этот разговор особенно важен, так как состоялся в непосредственной близости от территории, с которой происходит наш снимок. Героем разговора (если так можно выразиться) был уже известный нам землевладелец из Церанува, местности, расположенной недалеко от лагеря в Треблинке и отличающейся тем, что советские солдаты из обслуги располагавшегося там военного аэродрома участвовали в поисках «кладов» на территории лагеря.

Так вот, один из местных жителей, Юзеф Гурский, знающий иностранные языки, патриот-католик и сторонник самой популярной до войны политической партии — национально-демократической (т. е. наверняка не какой-нибудь человек с психическими отклонениями или отброс общества, а скорее «соль земли» довоенной Речи Посполитой), приводит такой фрагмент разговора с немецким чиновником оккупационной администрации. В дневнике Гурского краткому изложению взглядов предшествует внутренний монолог автора:

…я смотрел на истребление евреев в Польше с двух разных точек зрения, между которыми лежала пропасть антиномии: как христианин и как поляк. Как христианин, я не мог не сочувствовать своим ближним. Как поляк я смотрел на эти события иначе. Будучи сторонником идеологии Дмовского, я смотрел на евреев как на внутреннего захватчика, притом всегда враждебно настроенного до самого конца диаспоры. Поэтому я не мог не испытывать чувства удовлетворения, что мы избавляемся от этого оккупанта, причем не собственными руками, а руками другого, внешнего захватчика. Я не мог скрыть чувств удовлетворения, когда проезжал через наши местечки, очищенные от евреев, и видел, что отвратительные, неряшливые еврейские трущобы с их непременными козами перестали портить наш пейзаж. Когда Турм [немецкий чиновник, с которым наш автор как раз ехал вместе. — Я.Г.]: “Sehen die Polen die Befreiung von den Juden als einen Segnen an?” («Считают ли поляки своё избавление от евреев благословением?»), — я ответил: “Gewiss” («Разумеется»), в полной уверенности, что выражаю мнение подавляющего большинства моих сородичей[153].

У Гурского были обширные сведения о том, что происходило в Треблинке и вокруг нее. Он знает о массовом преступлении, совершённом в лагере, и поведение польского сельского населения ему тоже хорошо известно. Освобождение от евреев польской провинции, о котором он пишет с одобрением, для него не абстракция, а конкретика, засвидетельствованная всеми способами: смрад горелых тел разносился из Треблинки во всех направлениях, в зависимости от ветра, на несколько десятков километров. И всё же он был способен написать то, что написал, в автопортрете, оставленном для потомства. Не для предостережения: ведь он даже не сопроводил этот фрагмент комментарием, что то были времена, которые даже образованных людей, солидных граждан, как он сам, лишали способности суждения, умения отличать добро от зла.

В вопросе об очищении ткани польского общества от евреев здравомыслящий помещик с высшим образованием не опомнился, хотя наблюдал события в ближайшем соседстве с лагерем массового уничтожения. Можно ли после этого удивляться жителям сотен (тысяч?) малых, изолированных, разбросанных по всей Польше мест, приложившим руку к делу «вытеснения» (т. е., по сути дела, уничтожения) своих еврейских соседей, когда машина преступления была запущена руками оккупантов, и жаждущие материальных благ получили зеленый свет на участие в этом?

Гурский хорошо знал психологию своих сородичей:

В период оккупации, — писал Юзеф Мацкевич, известный консервативный публицист и писатель, — не было буквально ни единого человека [выделено автором. — Я.Г.], который не слышал бы поговорки: «Одну вещь Гитлер хорошо сделал, что ликвидировал евреев, только не надо говорить об этом вслух» Предрасположенность к этой лжи была одобрена и принята почти всем национальным коллективом[154].

Нет ничего удивительного, что в благоприятных обстоятельствах множество жителей страны, выходя за пределы чистой рефлексии, от своих мыслей на еврейскую тему переходило к делу.

Мнения знающих суть дела

Если учитывать эту точку зрения, широко распространенную в оккупированной Польше, нас не удивит, что видные деятели Подпольного государства предупреждали лондонское правительство о надвигающейся — а как же иначе? — сложной проблеме с евреями. Согласно официальному взгляду, оглашенному правительством в эмиграции, все изменения, введенные оккупантами или вызванные оккупацией, касающиеся изменений границ, гражданства, отношений собственности и прочие произвольные действия были лишены правовых оснований, и относиться к ним следовало как к не имевшим места. Однако из Польши в Лондон шли предупреждения, что такие принципы поведения, внешне само собой разумеющиеся, могут привести после освобождения к непредвиденным последствиям.