Читать книгу "Будь здоров, жмурик - Евгений Гузеев"

Жаркое солнце и чуть прохладный морской ветерок, смешиваясь, вызывали изумительные ощущения в моем нематериальном теле. Доктор Шарко сообразил, и, используя этот эффект, придумал свой душ с горячей и холодной струей, которым можно успокаивать нервных больных. Нечто подобное иногда испытываешь и в физическом мире без всякого душа, а просто на берегу Черного моря, где солнце греет, а прохладный морской ветерок не дает перегреться, и эти соседствующие противоположности вместе и создают ту самую сферу гармонии и спокойствия, кажется называемую инь-янь. Мне лично редко дарила жизнь такие наслаждения – так, кое-что. Случались, однако, и у меня похожие приятные моменты, незабываемые всю мою короткую жизнь. Эти наслаждения уже там назывались божественными. В очередной раз я подумал, насколько странно и не совсем логично соткан духовный мир. Сколько всякого рода телесных удовольствии, пусть даже в фантомном виде, попадает сюда. Видимо любая материя обладает астральной невидимой половиной, и вот она здесь, тянется по нашему скрытому желанию за нами в рай, чтобы украсить и усовершенствовать его. А иначе были бы здесь одни души, сидящие на облаках и похожие на больных психиатрической лечебницы. И чем бы они здесь занимались, в этом райском белом предбаннике? Без хлеба, вина, природы, ярких красок, привычных материальных благ и зрелищ рай – не рай. Впрочем, об этом я уже не раз успел поразмышлять и до этой экскурсии к морю – и не только лакомясь бараниной, за пивом или горячей ухой с водкой, но и вообще всюду и везде я вспоминал об этом. Опять же вот эта рыбка, грамотно высушенная соленым морским ветром – вот уж действительно весьма неожиданное райское удовольствие. И, слава богу, оно тоже доступно здесь.

Так мы провели еще несколько райских чудесных дней. Я с неземным наслаждением изучал этот пестрый мир, развлекаясь одновременно. Толя предлагал мне посмотреть прелести и чудеса чьих-то райских уголков, порой неожиданных по своей красоте и экзотике, число которых как будто было бесконечно. Все эти красоты и прелести, что я встречал в них, были мне хоть чуточку, но знакомы, ибо зародились на земле, существуя, конечно, пока в том самом своем несовершенном и незавершенном виде. Но и там это было уже самое лучшее и ценное, созданное не только природой, но и человеком – то самое, что рождалось в мечтах художников, писателей и поэтов, кинематографистов, перенесенное на холсты, фотографии, книги, кино, на сцену, просто рассказанное кем-то.

Мы с Толей побывали даже на концертных площадках и в театре, на художественных выставках и прочих тусовках, куда приходили настоящие души. Боже, какие сборища красивых жмуриков, молодых на вид, стройных, одетых в недоступные моим оставшимся в живых соотечественникам заграничные шмотки. Знакомых я не встретил, хотя, кроме моих девочек, должно было быть здесь некоторое количество товарищей по «несчастью». С незнакомыми ребятами из этих тусовок Толя не стал меня сближать, а почему – я не стал спрашивать. Я заметил, что ничего слишком футуристического и фантастического на этом новом свете и их обитателях вроде бы пока не встретил. Все как-то шло от меня, связано было с моим жизненным опытом, с моей памятью. В том числе и вид этих людей, их современный прикид и соответствующее поведение. Будто я их всех собрал – чувих и чуваков, которые мне симпатичны, хоть и не знакомых лично. Но со стороны мне показалось, что я мог бы быть в их стае своим, что-то родственное было в этом общем менталитете. Ну, и вся обстановка вокруг, даже предметы, устройство – ничего неожиданного. Возможно, что-то и Толино было здесь, не знаю – такая вот странная смесь. Наверно позднее, продолжая жить (или умирать?) в раю дальше, можно постепенно уйти в сторону от этой знакомой реальности по какой-нибудь спирали, ознакомиться и с другими, незнакомыми мне, закоулками райского мира, а потом пойти и вовсе куда-нибудь дальше, в будущее, в прошлое.

Сложно описывать впечатления от чудных и ярких театральных постановок, классических и ультрасовременных. Сколько талантов от бога я увидел на сцене, обретших свободу и возможность творить здесь в раю. Я торчал и от прекрасной на мой вкус музыки и песен на родном языке, свободных от цензуры, – вот чего так не хватало в том мире запретов. Как я понял, они действительно обрели рай – те немногие таланты «от бога», которые не были увидены, услышаны и поняты там, потому что их не признавала власть, не подпускала близко к себе. Иных, слабых и ненахальных, просто затоптала и заглушила толпа бездарных, жаждущих более примитивного и доступного для их мозгов творчества. А здесь эти тихие, спившиеся в конце концов, неудачники, плюнувшие на бесполезность борьбы, заново родились, стали такими, какими родились на тот свет. Но не там, а только тут они вышли, словно яркие растения, на поверхность. У меня было ощущение, что невидимые нимфы витают над их творениями, и тут им не затеряться. Тут все встало на свои места. А те, кто незаконно занимал их место, пользуясь лишь своей смелостью, нахальством, связями и большими деньгами, теперь спокойны, охотно отошли в сторону, не засоряя это райское пространство. Они, скорее всего, сидят в своих садиках, не грея себя той незаслуженной славой, не помня о том, кем себя возомнили в том мире и не испытывая никакой абсолютно потребности и здесь навязывать творчество – свое надуманное или сворованное, а не от бога. Или я ошибаюсь? Может быть, они и в раю продолжают петь, танцевать, писать картины, но только у себя – внутри своих райских поместий под восторги гуттаперчевых поклонников. Они же могут себе наклепать их сколько угодно, вроде тех игрушечных солдатиков, что умиляли глядящего из своего кабинета на территорию части полковника Собакина. Я, между прочим, и сам в детском доме состоял в духовом оркестре, пытался играть на трубе. Ну, наш детдомовский оркестр, организованный учителем музыки, выдавал скромные результаты. Наверно профессиональные музыканты, слушая нас, предпочли бы закрыть уши. Впрочем, однажды мы даже побывали на гастролях. Как-то начальник детдома приказал оркестру играть на похоронах его родственника, что умер в большом зажиточном колхозе неподалеку от нашего города. Уж не знаю, как мы играли – врали на медных трубах Шопена, но, слава богу, колхозникам на качество музыки было наплевать. Главное, что провожали с оркестром, то есть похороны выглядели солидно. Это как на свадьбах – очень уж важно, чтобы среди приглашенных был генерал.

– Ну, парни, молодцы. Здорово! Спасибо вам. Приезжайте еще, приезжайте обязательно, – поблагодарил нас пьяный председатель колхоза и добавил тотчас уже деловито, оглянувшись на всякий случай и таинственно подмигнув: – Жмурики будут.

Нет, нет, здесь в раю играть в духовом оркестре я не собираюсь – не мое это. Даже с бутафорными восторженными зрителями не хочу этим заниматься в раю. Другое дело – слушать хороший музон настоящих гениев.

В общем, я размышлял об устройстве рая по большей части самостоятельно, присматривался, переваривал все впечатления и делал выводы, не задавая лишних вопросов своему ангелу-хранителю, не проверяя на правильность свои теории и выводы. Скорее всего, я был во многом неправ, и все не так примитивно устроено в загробном мире. Опыт мой был пока еще весьма скромен, но я чувствовал, что меня все больше и больше затягивает этот бесконечный, странный и чудесный мир. Хотя что-то было уже не так. Начиная с неопределенного момента, я стал понимать, что это ощущение радости и счастья заполняет лишь одну какую-то мою половину. Другая же наполнялась синхронно чем-то иным, зудящим, связанным с земной жизнью, с Любой и той встречей с ней в странном темном пространстве. Более всего это ощущение как– то было связано с тем, свободным пока от души, существом, клетки которого разрастались в ее утробе. Я его чувствовал. Подобно пуповине, между ним и мной вдруг образовалась невидимая нить. Она была слабой и нежной, но с каждым мгновением, тянула мою душу в противоположную сторону все сильнее и сильнее, возможно для того, чтобы в конце концов одному полюсу слиться с другим и стать единым целым существом, состоящим из души и материи.