Читать книгу "Феномен куклы в традиционной и современной культуре. Кросскультурное исследование идеологии антропоморфизма - Игорь Морозов"

Илл. 43

Некий аналог «Презренной Киры» есть в нашей коллекции – см. илл. 43 [ЛА МИА, д. Большие Озимки Инзенского р-на Ульяновской обл.]. Куколка, изготовленная в Поволжье в 1980-е годы, с большими пуговками-глазами, напоминающая сплёнутого младенца без рук и ног, но, тем не менее, облаченная во вполне традиционный взрослый наряд и изображающая «бабушку». Этот игровой предмет, по свидетельству ее обладательницы, несмотря на свой довольно непритязательный внешний вид был горячо любим и употреблялся во всех ролевых кукольных играх. В данном случае важное значение имеет тот факт, что куколка была специально сшита для девочки присматривавшей за ней в детстве женщиной, а потому отношение к ней во многом определялось взаимоотношениями между взрослым, изготовившим куклу, и ребенком, которому эта кукла предназначалась.

Очень эмоционально переживается детьми и повреждение или утрата любимой куклы. «Почти каждый год мой крестный отец дарил мне куклу. Она всегда называлась Машей, в честь его дочери, и была всегда так красива, что мне страшно было с ней играть: волосы у нее были настоящие, глаза открывались и закрывались, она коротко и гнусаво могла говорить: „мама, папа“, когда ее дергали за веревочки с синей и зеленой бисеринкой на конце. Руки у нее были такие же фарфоровые, как и голова, с розовыми ямочками на сгибах пальцев и на локтях. Как я ни берегла Машу, но мало-помалу пальцы ее отламывались, волосы редели и, наконец, и голова ее разбивалась. Я помню, как раз, играя вместе с Ильей одной из Маш, мы ее уронили и ее хорошенькая головка разбилась на бесконечное количество кусочков. Ничего не говоря, мы с Ильей только посмотрели друг на друга и оба громко и протяжно разревелись, уткнувшись головами в пол. Ханна пришла нас утешать, но долго мы не могли примириться с потерей нашей товарки. Мы привыкли к ней и успели ее полюбить» [НКРЯ: Сухотина-Толстая 1910–1950].

Игры с куклами и отношение к ним являются важной частью глубоко личных воспоминаний о детстве. Хорошим примером этого может послужить небольшой фрагмент воспоминаний М. К. Тенишевой о своем детстве: «У меня есть друг: кукла Катя, которой поверяются на ухо все тайны. Все говорят: Катя страшная, волос почти нет, нос подбит. Я не верю, это невозможно. Катя для меня красавица! Кроме Кати у меня много нарядных кукол, тех я не люблю. Раз с одной из них я вышла в сад, а там бабы метут аллеи. „Ах, барышня, какая у тебя цаца… Подари ее мне“. Я отдала. Другая баба пристала: „Дай ты и мне тоже цацочку“. Я сбегала за другой, и так пока всех не отдала – конечно, кроме Кати. ‹…› Хватились – кукол нет. Допрос… Гувернантка пошла к матери. Мать очень рассердилась, высекла» [Тенишева 2002, с. 5].

Все вышесказанное в полной мере относится и к зооморфным игрушкам – мишкам (Teddy bear), лошадкам, обезьянкам и т. п. Об этом свидетельствует эпизод из мемуаров Н. М. Гершензон-Чегодаевой, в котором она подробно описывает свои детские игры. «Чаще всего мы играли в мишек. Игры в куклы у нас не было, и хотя нам изредка дарили кукол, но мы их мало любили. В куклы я играла только с Поленькой, у нее. Зато мы без конца играли в мягких зверей, и здесь у нас была придумана интереснейшая игра, бывшая достоянием только нас двоих. Других детей мы в нее не пускали. Резиденцией наших мишек служил низкий, темно-коричневый шкафчик, стоявший у окна в детской. В нем было два этажа, служивших для зверей комнатами: наверху столовая и одновременно гостиная, а внизу – спальня. В верхнюю комнату было проведено электричество. ‹…› В верхнем этаже стоял обеденный стол, вокруг которого сидели звери; лежал вышитый коврик, стоял зеркальный шкаф, часы, на стенах висели картинки. Внизу располагались кровать и диван, на которых мишки вповалку укладывались спать, если нам только приходила охота их уложить. Это было довольно пестрое общество! Компания состояла из одних мальчиков-братьев, ведших самостоятельное существование. Старшим над ними был Большой Мишка. Мы определили для него предельный детский возраст – 12 лет, старше, нам казалось, сделать его невозможно – дальше начиналась уже беспредельность взрослого возраста. Этот мишка так же, как и двое из его младших братьев, тоже мишек – Степка и Маленький Мишка, был сшит из вырезного матерчатого листа, на который были нанесены раскрашенные в коричневый цвет рисунки частей медвежьего тела. Мы с увлечением шили их вместе с мамой. Самодельными были также две обезьянки – Аким и Мартын. Эти двое сшиты были по выкройке, приложенной к одному из номеров детского журнала „Маяк“, который мы получали. Сшили мы их из старых папиных брюк темно-серого цвета. На головах у них были голубые бархатные шапочки. Вместо глаз мы воткнули им булавки с черными фарфоровыми головками. Остальные братья были покупные игрушки. Белый Кот – сначала в черных лакированных сапогах, потом уже без сапог. Две обезьяны – прекрасные шимпанзе в шерсти и с выразительными желтыми глазами – Федор Тимофеевич (подарок дяди Шуры, полученный мною на одной из ёлок у них в доме) и Макар Иванович, в эти годы уже сильно потрепанный, с обновленной шапочкой на голове (синей вместо первоначальной красной). Я помню мамин рассказ о том, как был куплен Макар Иванович. Это было в начале нашего детства, когда Сережа был еще совсем маленьким. Возле нашего переулка на Арбате до самой революции существовал писчебумажный и игрушечный магазин „Надежда“, бывший нашим придворным магазином. Его содержали две пожилые девушки-сестры. Однажды Сережа увидел на витрине в „Надежде“ обезьянку и влюбился в нее. Его нельзя было оторвать от окна, он плакал и умолял купить ее. Дома он продолжал тосковать по обезьянке. Вскоре после того наступил какой-то праздник – Рождество или его рождение. Мама купила обезьянку и спрятала ее до этого дня, когда она была торжественно подарена Сереже. Это и был знаменитый Макар Иванович, кончивший свою жизнь в роли проказницы Нади, любимой игрушки моей маленькой Машурочки. Надя пропала вместе с другими вещами на нашей даче во время наступления немцев на Москву. Поистине неисповедимы судьбы не только людей, но и вещей! Имя было дано Макару Ивановичу по имени тех обезьянок, с которыми в годы нашего детства ходили по дворам черномазые люди. Этих мартышек почему-то часто звали так. Федор Тимофеевич получил свое наименование по гусю из „Каштанки“ Чехова. Далее шел Рыжий Мишка (он существует до сих пор), настоящий плюшевый медведь, очень хорошего качества. Этот тоже дожил до Маши. Десятым был маленький, жесткий мишка в шерсти, стоявший на четырех лапах, принадлежавший мне и называвшийся поэтому Мой Мишка. Это была основная компания. Братья имели несколько животных для езды. Прежде всего у них имелась белая овца на колесиках, прекрасная игрушка, также жившая очень долго. Затем два ослика – большой и маленький, – оба в шерсти. На подмогу бралась также с камина деревянная лошадка. Ездили мишки на розвальнях, в тарантасе, верхом. Была у них также большая красная жестяная лодка, в которую они помещались все сразу. В таком виде их однажды нарисовала цветными карандашами на память Лили. Этот рисунок, кажется, цел где-то до сих пор. У нас разыгрывалась богатейшая фантазия, когда мы играли в своих мишек. Чаще всего они отправлялись в путешествия по тропическим странам – в джунгли и т. д., переплывали реки, подвергались разнообразным опасностям и приключениям. Источником этих фантазий служили, конечно, прочитанные книги – рассказы Киплинга, романы Жюля Верна. Мы в самозабвении целыми часами ползали по полу, возя своих мишек, сооружали им пещеры, палатки, непроходимые дебри. Помню, как однажды мы окружили зеленой тканью ножки нашего стола в детской, спустили и привязали к одной из ножек лампу и устроили на нижней доске стола чудную пещеру, наполненную таинственным зеленым светом, где мишки укрывались от каких-то опасностей. Игра кончалась тем, что вся компания благополучно возвращалась в свою уютную квартирку и усаживалась вокруг столика в верхней комнате» [НКРЯ: Гершензон-Чегодаева 1952–1971].