Читать книгу "Обман - А. Брэди"

Я подхожу к туалету для персонала и в который раз обнаруживаю на двери табличку «НЕ РАБОТАЕТ». Невзирая на предупреждение, я открываю его своим ключом и все равно захожу. Не представляю, как можно привести себя в порядок в другом туалете. Я не могу так рисковать – туда могут заглянуть пациенты и обнаружить, что я крашусь и причесываюсь, как любой простой смертный.

Заперев дверь, я поворачиваюсь к зеркалу и рассматриваю свои зубы – не застрял ли в них мак от бублика, который я съела перед встречей с Трэвисом, и страшно радуюсь, увидев, что сегодня выгляжу очень даже неплохо. Никаких ран, полученных на поле боя, которые пришлось бы замазывать этим ужасным густым тональным кремом, который старит меня на миллион лет. Никаких распухших, покрасневших глаз – от истерических рыданий или похмельного «сушняка». Кажется, мой план не увлекаться выпивкой в выходные перед тестированием в самом деле принес некоторые плоды.

Затем я засовываю голову в кабинку и осматриваю унитаз – может быть, он явно сломан или забит. Однако, на мой взгляд, вид у него вполне нормальный, поэтому я расстегиваю штаны, чтобы пописать. Я приседаю, наклоняюсь, делаю свое дело, но воду потом не спускаю – вдруг образуется потоп.

В лаунже для персонала я наливаю себе горячий свежий кофе в чужую кружку и вытряхиваю в нее две крохотные баночки сливок. Интересно, почему эти сливки никогда не портятся, в то время как все остальные молочные продукты должны храниться в холодильнике?

Затем я возвращаюсь в малый зал к Трэвису и вижу, что он уже закончил подсчитывать баллы по трем тестам, что я прошла утром, и готов перейти к следующей стадии. На углу стола появилась пластиковая бутылка «Налген», наполненная какой-то мутноватой жидкостью.

– Привет, Саманта. Готовы снова вернуться к нашим делам?

– Да, готова. Спасибо.

– Отлично. Тогда давайте начнем с собеседования. Я задам вам несколько вопросов.

Я опять усаживаюсь на тот же устойчивый стул, что и в прошлый раз, и сжимаю в руках кружку с кофе. Кофе очень горячий, поэтому я постоянно подношу ее к губам, но не пью, а дую. Трэвис заводит разговор о моем детстве. Он сидит положив ногу на ногу, и из-под отворотов его вельветовых штанов цвета хаки выглядывают толстые носки.

– Ну… я выросла не в Нью-Йорке. В маленьком городке около часа езды к северу отсюда. После детского сада с двенадцати лет ходила в частную школу. Братьев и сестер нет, воспитывала меня одна мама.

– А что же ваш отец?

– Никогда его не видела. – Я снова дую на кофе. – И очень мало что о нем знаю.

– Ваши родители вообще были женаты? – Задавая этот вопрос, Трэвис на меня не смотрит.

– Нет. Как я уже сказала, мне правда очень мало известно об отце. Мама что-то рассказывала, когда я была маленькая, но все ее истории были очень запутанными, противоречили друг другу, так что я не знаю, что из этого правда, а что нет.

Трэвис делает какие-то заметки в большом блокноте с желтыми страницами, и мне становится интересно, как много он уже знает.

– Продолжайте, пожалуйста.

– М-м-м… ну, потом я поступила в колледж Вассар и уехала, и…

– Да-да, у меня здесь есть ваше резюме. Я бы хотел больше поговорить о вашем воспитании, о том, как вы росли. Расскажите поподробнее о матери.

– Она умерла, пока я училась в Вассаре.

– О, мне очень жаль. Как это печально. – Стандартный ответ мозгоправа. «Ничего тебе не жаль, Трэвис. Это именно то, что ты хотел услышать».

– Да. Так что теперь я, видимо, сирота. Отца не знаю, мать умерла, когда мне было двадцать… и вот она я, перед вами.

– От чего она умерла?

– Аневризма.

Я ненавижу об этом говорить. Мать умерла от обширного внутримозгового кровоизлияния, явившегося результатом разрыва аневризмы, и даже от одних только этих слов к горлу у меня подступает тошнота. Она жила одна в доме в Ньюбурге, доставшемся ей в наследство после смерти родителей. Как мне казалось, она была вполне счастлива. Дружила с соседями, и они, как все жители пригородов, одалживали друг другу садовые инструменты, угощали спаржей или укропом с собственного огорода, и занимались прочей фигней в таком же духе.

Когда я приезжала домой, она всегда ждала меня. Но почему-то мне было совсем невмоготу оставаться под ее крышей. После двух-трех ночей мне становилось так тревожно, так не по себе, что приходилось возвращаться обратно в кампус или ехать на поезде к друзьям в Нью-Йорк и жить у них.

Когда после школы я собралась в колледж, мать сказала мне, что я медленно убиваю ее – тем, что бросаю здесь одну. Она всю жизнь отравляла меня какими-то странными идеями, я жила в ее мире, ее реальности, и другой у меня не было, поэтому никто не мог помочь мне открыть глаза на то, что ее способ взаимоотношений с людьми был довольно диким и даже опасным. Я думала, что так живут все дети – лежат ночами в кроватях и думают, проснутся ли они завтра рядом с ангелом или с чудовищем. Как выяснилось, далеко не все.

– Должно быть, вам было тяжело.

– Конечно, мне было тяжело, Трэвис. Моя мать умерла, и меня не было с ней, когда это случилось. Доктора сказали мне, что никто не смог бы ей помочь, что кровоизлияние произошло очень быстро и было слишком сильным, однако это утешение из разряда «так себе». Такое нельзя просто убрать в шкаф, образно говоря, и продолжать как ни в чем не бывало жить дальше. Это был гребаный чертов кошмар, и потом жизнь тоже почему-то не превратилась в сплошной пикник.

– Что вы имеете в виду – «не превратилась в пикник»?

О господи, а ведь этот парень мне так понравился, когда только вошел в дверь. А сейчас он напоминает карикатуру на психиатра, которые так часто видишь в газетах, журналах – да где угодно. С таким же успехом он мог бы для завершения образа надеть твидовый пиджак с замшевыми нашлепками на локтях и принести с собой трубку.

– Я имею в виду, что это был полный кошмар и неразбериха. Мама много лет не работала, и, хотя она умудрялась поддерживать впечатление – и у меня, и у окружающих, – что со средствами у нее все в порядке, на самом деле оказалось, что она по уши в долгах. Мне пришлось продать дом сразу же после ее смерти и по цене гораздо ниже рыночной, и этого хватило только на то, чтобы оплатить долги и организовать более или менее достойные похороны. И я была вынуждена кремировать тело, потому что у меня не хватило денег на участок для могилы.

Она не оставила завещания и не отложила ни цента на похороны и все такое, так что штат Нью-Йорк отдал мне все ее вещи, и они ушли практически за бесценок на распродаже еще до того, как купили дом. Последнее «да пошла ты» двадцатилетней дочери, в общем, еще ребенку, который и сам не знает, как жить и в какую сторону плыть. Так что нет, это был далеко не гребаный пикник.

– У вас с ней всегда были жесткие отношения?

– Трэвис. Это тестирование, которое должны пройти все члены психиатрической больницы. И результаты его будут отправлены в ДПЗ для того, чтобы там могли установить, требуется ли нашему заведению реструктуризация или нет. Так скажите на милость, неужели в самом деле так важно – выжать из меня все вкусные подробности моих взаимоотношений с матерью в детстве? Это реально имеет значение? – «Говнюк. Вуайерист».