Читать книгу "Обрученные Венецией - Мадлен Эссе"

– Матушка, а что с Изольдой? – тихо спросила Каролина, когда осталась с Патрисией наедине.

Герцогиня лишь загадочно улыбнулась:

– Она просто стала женщиной…

– С каких это пор венецианский маскарад стал пользоваться успехом в Европе? – с усмешкой произнес Паоло, когда они с Адриано ехали в карете к палаццо Брандини.

– Что вызывает в тебе удивление? Это празднество уже давно стало популярным. Безусловно, наш февральский карнавал не смогут затмить даже римляне, что там говорить обо всех прочих! Именно Венеция стала источником моды на подобные мероприятия, – с гордостью ответил Адриано. – Полагаю, что костюмированный бал нужен миланцам неспроста. Ведь, как иначе, как не под масками, легче всего собрать в одном зале всех надобных тебе людей – и друзей, и врагов. Еще одно доказательство того, что миланцы – великие хитрецы, если решились на такой шаг.

– Не могу не согласиться, дружище. Посмотрим, какую пользу принесет нам этот карнавал. Скажи мне одно, друг мой, – обратился к нему Паоло, – удастся ли нам избежать внимания со стороны генуэзцев? В прошлый раз, на свадьбе Брандини, нас чудом не узнали – ведь они венецианцев нюхом чуют, как собаки.

– Не утрируй, Паоло, – усмехнулся Адриано. – Тогда генуэзцев можно было на пальцах пересчитать. Поэтому среди миланцев мы и остались незаметными, словно тени в полдень. Теперь же мы будем примечательны для хозяина палаццо по одному признаку: при входе у благотворительного ларька каждому гостю будут прикалывать оранжевую лилию со стороны сердца. Мы же по особой отметке в пригласительном расположим этот прекрасный цветок на другой стороне груди.

– Тогда поясни еще один непонятный мне момент, – не унимался Паоло. – Почему эту встречу нельзя было организовать тогда, когда генуэзцев и близко нет в зоне герцогства? Чем оправдан этот риск?

– А это, мой друг, кропотливая расчетливость миланцев. Посуди сам: генуэзцы и близко не предполагают, что Милан может таить заговор против них. Уж тем более здесь и сейчас, на празднике у так называемой родни, они оставят обсуждение политических вопросов на завтра. Да Верона с Брандини переговорят о своих делах в полной тиши и спокойствии. Сейчас же генуэзцев отвлекут танцевальным шоу в наиболее подходящий для этого час. Но самое главное, что мы сможем изучить повадки каждого приглашенного (а среди них генуэзцев около пяти знатных семей) в глаза. Таким образом будет легче составить их общую характеристику.

– Полагаешь, что это необходимо?

В самом деле, приглашение Брандини, с одной стороны, радовали Адриано, с другой – настораживали. Он – не трус, но разочаровываться в друзьях, бывших рядом с ним многие годы, очень не любил. И, невзирая на недовольства и земельные притязания Милана на венецианские владения, Адриано доверял Брандини, поскольку их семьи в недалеком прошлом имели родственные корни. Сейчас он ощущал острую необходимость убедиться в преданности миланских друзей, и тогда, вполне вероятно, что флаги двух государств сойдутся на одной земле. Но для этого нужно очень хорошо подумать.

– Что я могу ответить, Паоло? Я пока не вижу смысла делать какие-либо выводы. Мы направляемся в Милан именно для того, чтобы уяснить истинные намерения миланцев, и только затем у меня появится возможность дать оценку всему происходящему. Одно могу сказать: аристократы герцогства далеко не глупы, а значит, то, что задумали, должно быть весьма выгодным для них. Единственное, что для меня, признаться, является непонятным, – это зачем все-таки им понадобилось участие Венеции в этом деле? Это как раз я и намереваюсь узнать.

Из его уст слова «Венеция» звучали с неимоверным грохотом, как будто он исходил с самих Небес. Паоло даже несколько завидовал такой неувядающей вере сенатора в могущество своей державы. В каждом его ударении, в каждом слове и звуке при упоминании о Венеции его голос пронизывали гордость и любовь одновременно. Венеция – его душа, любовь, сила, в соитии представляющие собой нечто всевластное и неуязвимое. Именно такая преданность благоприятствовала сенатору на пути к его мечтам и желаниям.

– Когда ты говоришь о Венеции, мой друг, в твоих глазах загорается страсть, – с улыбкой заметил Паоло.

Адриано лишь улыбнулся.

– Serinissima[3]… Я безнадежно влюблен в нее, что уж говорить?

– И, наверное, никто не может затмить эти великие чувства? – в голосе Паоло слышалась легкая усмешка. – Хотя… быть может… женщина…

Он с ожиданием ответа посмотрел на казавшегося хладнокровным Адриано.

– Женщина? – усмехнулся тот. – Разве женщина в состоянии научить любить? Женщина может подарить много чувственных моментов, но открыть сердце для любви – это вряд ли, Паоло.

– Солидарен с тобой, Фоскарини! – похлопал его по плечу Дольони. – При таком-то изобилии женского тепла разве стоит задумываться о небылицах о некой любви, которую никто никогда не видел воочию…

– Не могу ручаться за всех: возможно, кому-то и знакомо это чувство! Но не мне! С одной женщиной меня связывал нежеланный брак, а с многочисленными другими я делил ложе в целях укротить неугомонную похоть. Мне неведома любовь к женщинам.

На пути в Миланское герцогство Адриано терзали смятение и некая растерянность: с одной стороны, он тешился мыслью, что наконец-то сможет принять решение относительно предложения Брандини. Но, с другой, – он не мог себя обманывать, что эта самая другая сторона не принадлежит политике.

С тех пор как он впервые увидел Каролину Диакометти, прошло уже два месяца, но она часто изумляла своим присутствием его мысли. По необъяснимым ему причинам, он ощущал ликование собственного сердца при одном только воспоминании о прекрасной синьорине. В такие минуты ему казалось, что какая-то неведомая сила движет им. И пораженный Адриано то проклинал себя за то, что позволяет своему разуму терзаться воспоминаниями о юной красавице, то впадал в эйфорию, когда ее очаровательный образ представал перед его глазами. Но, вопреки всем мечтам, он не мог себе позволить такую роскошь – грезить о женщине из Генуи было для него не просто глупостью, но и предательством… А признать свои чувства к генуэзке – для Адриано виделось полным абсурдом и значило раздавить в своем сердце любовь к Венеции, которой он посвятил свою жизнь. Коснись это дело кого-либо другого, он и сам назвал бы это политическим преступлением.

Но что мог поделать он, обыкновенный человек, состоящий из крови и плоти и попавший под власть собственного сердца, обладавшего силой гораздо могущественней силы его твердого разума?

Когда Каролина в сопровождении сестры и родителей спускалась со ступеней в зал, ее переполняло желание несдержанно воскликнуть от восторга: парадная походила на огромную театральную сцену с множеством ярких персонажей. Колоритные костюмы, в которые облачилась толпа приглашенных, сменяли друг друга перед ее глазами, словно играли красками на мольберте замысловатого маэстро.