Читать книгу "Картонное Небо. Исповедь церковного бунтаря - Станислав Сенькин"

Виной тому они называют, естественно, если не самого дьявола, то мелкого беса, который разжигает огнь раздражения с помощью вереницы разных мелких событий. Называют такого беса соответствующе – «пакостник», поскольку во время искушения обычно ничего серьёзного не происходит и чисто со стороны это буря в стакане воды. Подобные «искушения» случаются часто буквально на пустом месте, а вред или скандал от них бывает большой. И заметьте, обвиняются в искушении злые люди, подвернувшиеся под руку, и инфернальные силы. А сам раздражающийся принимает на себя роль жертвы. Второе название «искушения» так и именуется – «нападки». К примеру, представьте, что на меня начинает крыситься какой-нибудь монах, объясняя это нападками. Причем я его действительно почему-то раздражал – то пел не так, то отвечал не так, то поглядел не так. В общем, искушал я его. А он что? Да ничего. Терпел нападки, не расхристанно же орал во всё горло с выпученными от гнева глазами, как виделось мне. Воин же Христов, а не какой-нибудь безблагодатный мирянин. Искушение у него. Хотя, скорее всего, так отрыгивался в монахе постоянный недосып, отсутствие сексуальной жизни, недостаток каких-нибудь веществ в организме из-за продолжительных постов, а также общая измотанность и неудовлетворённость жизнью. Немаловажным раздражающим фактором является и пресловутое послушание, когда вся твоя жизнь определяется другими людьми, а твоя личная воля репрессируется как самочиние. Раздражение – это чёткий маркер ослабленного организма. Но православный пребывает в обольщении своей мнимой духовной силы, поэтому здравая идея ослабленности организма конфликтует в нём с высокими представлениями о себе как о подвижнике. Даже если он и признаёт, что подвижничество его сильно ослабляет, всё равно он уверен, что посредством этого ослабления его дух возвысился. Отсюда раздражение от подвижничества испокон веков рационализируется как «нападки». То есть признак духовной силы и готовности к подвигу, а не телесной слабости.

Это давняя традиция, широко распространённая в православном быту, хотя об этом как-то не принято писать. Особенно сильно бес нападает во время постов. Разумеется, поскольку организм ещё сильнее ослабевает, раздражение в посты усиливается. Но православные рационализируют этот феномен как постовые происки врага. «Нападки»-де усиливаются, поскольку с помощью поста и молитвы православный ополчается на страсти. Сей род только так прогоняется. Но уходить сам не хочет, сопротивляется. Православный часто убеждён, что со временем его страсти совершенно источатся от подвига и он станет безгневным. Однако пусть не надеется, борьба эта продолжается до последнего вздоха и гнев преследует человека, как я покажу дальше на доступном примере, и в самом преклонном возрасте.

Сам я тоже, бывало, гневался, но гнев мой происходил обычно от пьянства и недосыпа. Однако на Афоне в Свято-Пантелеимоновом монастыре приходилось стойко терпеть собственное раздражение, ведь тамошние монахи зорко следили за поведением послушников. Это люди тонкие, и если заметят бычье сопение в ответ на поучения иеромонахов, то начинают ещё больше досаждать, чтобы послушник или смирился, или же покинул обитель и сам себя этим дисквалифицировал. Таких «дисквалифицированных» в целом половина Афона. Не в силах сдерживать свои раздражение и гнев, а сдерживать их куда сложнее, чем, к примеру, сдерживать блудные позывы или желание стяжательства, они уходят (чаще всего со скандалом) и бродят от монастыря к монастырю. Или вовсе оседают в пустыне. Если вы думаете, что в афонских пустынях обитают самые суровые аскеты и великие молитвенники, то спешу вас разочаровать. Это в большей мере пристанище для «дисквалифицированных».

В пещерах на Афоне часто предаются откровенному пьянству или, сходясь с зилотами, занимаются злословием в отношении масонских, по их мнению, монастырей. Особенной нелюбовью у них пользуется Ватопед, в котором частым гостем, например, является английский принц Чарльз. Встречаются между монахами и откровенные драки, особенно если они хорошенечко подопьют. Люди в пещерах отираются своенравные и свирепые, хоть и полудохлые от бродячего образа жизни и постоянного пьянства.

Моим послушанием в монастыре было петь, а партесное православное пение весьма сложный процесс, поскольку ты поёшь не один и не в унисон, а выстраиваешь гармонию вместе с другими певцами. Монастырь – это место, где принято недосыпать, что уже само по себе вызывает раздражение. А монастырский устав просто варварский и жестокий для певцов. Певец должен много спать и много есть, чтобы хорошо петь. И беречь себя от болезней. Но ежедневное продолжительное пение вызывало хронический ларингит и вместо пения певчие иногда хрипели на связках, что дико злит тех, кто поёт с ними в унисон. А учитывая, что храмы зимой не отапливаются, петь было очень тяжело. И когда при всём при этом кто-то начинает фальшивить, раздражение растёт по экспоненте и само пение становится невыносимым. Бывает, что и ты кого-то раздражаешь своим пением. Я пел первым тенором, а это самый высокий тон и самый раздражающий для окружающих. Если ты где-нибудь занизишь, это сразу же нарушает всю гармонию.

И наконец, самое неприятное, что в довесок ко всему раздражается и сам регент, который благодаря своему высокому статусу имеет право сбрасывать своё раздражение на подчинённых. Ведь помните – отцы смиряют, послушники смиряются. Я простоял на клиросе несколько лет с крайне негативно настроенным и просто злобным регентом-украинцем, который очень хотел войти в собор старцев, для чего ночи напролёт учил греческий язык, а утром приходил на клирос невыспавшийся и злой. Поскольку он был иеромонах, его статус позволял «гневаться и не согрешать». Попросту говоря, он злобствовал в отношении всех певцов, но особенно отыгрывался на самых бесправных певчих, в том числе и на мне. Сам я тоже человек с характером, и эта выливающаяся на меня злоба провоцировала ответное раздражение, которое по своему низкому статусу в монастырской иерархии я должен был сдерживать.

Регент же был настоящим садистом, и у него даже было моральное обоснование собственного поведения, основанное на армейском опыте. Он часто вспоминал, как, будучи старшим сержантом, избил одного уснувшего на посту солдата до крови. Бил прикладом. Регент считал, что правильно делал, так как в армии нужно любыми способами держать дисциплину.

И иногда он спрашивал у меня, правильно ли он сделал тогда, чтобы обосновать свои действия и раздражение в отношении меня. Я тогда лишь пожимал плечами, а сейчас у меня сии духовные словеса вызывают лишь снисходительную усмешку. Если бы его слова были справедливыми, то воспитанная такими «гениями» украинская армия должна была быть «всех сильней». Однако я этого на Донбассе не заметил. Удивительно, как в этих мозгах причудливо оправдывалась бесцеремонность и злоба в отношении подчинённых. Ведь он с помощью «нападок» (лучше не скажешь) воспитывает в нас «дух», а не просто отрыгивает своё раздражение в отношении куда более бесправных, чем он, людей. Честно говоря, я терпел, насколько мог, а мог я тогда многое, ведь у меня был достаточно серьёзный подход. Тем не менее, меня один раз напугало, что гневные помыслы начали рождать в сознании образы убийства. Сами угрозы убийства на Афоне я слышал и в отношении себя. Мол, легко где-нибудь выманить человека в кустарник, ударить камнем по голове, а потом либо прикопать где-нибудь тело, либо выбросить в море с грузом – падальщики-осьминоги постепенно его утилизируют. Вряд ли кто-нибудь будет тебя искать. Ну сорвался, уехал. Не выдержал…