Читать книгу "Бодлер - Анри Труайя"

Каролина не уничтожила записку, а лишь надорвала ее, обливаясь горькими слезами. Находясь между мужем и сыном, она чувствовала себя виноватой всякий раз, когда оказывала предпочтение тому либо другому. А Шарлю порой казалось, что отчим убил его отца, чтобы завладеть местом покойного в супружеской постели. Он готов был представить себя в роли Гамлета, обнаружившего измену матери и преступление узурпатора. Оставшись сиротой, он должен был наказать мать за неверность и отомстить за убийство. Его ненависть к Опику принимала шекспировские масштабы.

Тем временем он подыскал себе новую квартиру в доме 16 по улице Бабилон. Мать и на этот раз оказалась вынуждена ему помочь, чтобы он мог прилично обставить новое жилище. 4 декабря 1847 года в длинном письме несчастной матери он излил свою горечь, рассказал об испытываемом им стыде и признал свою вину: «Конечно, я обязан поблагодарить Вас за Вашу любезность, за то, что Вы помогли мне с вещами, необходимыми для жизни в более удобных условиях, чем те, в которых я жил уже долгое время… Но теперь, когда мебель куплена, я остался без гроша и без некоторых предметов, столь необходимых в быту, например, без лампы, без умывальника и т. п. Скажу лишь, что мне пришлось выдержать долгий спор с г-ном Анселем, чтобы вырвать у него денег на дрова и уголь. Если бы Вы знали, какого труда мне стоило взять в руки перо и еще раз обратиться к Вам, не слишком надеясь, что Вы, чья жизнь всегда была легкой и размеренной, поймете, каким образом я оказался в таком затруднительном положении! Представьте себе постоянную праздность из-за постоянного недомогания, при том, что я глубоко ненавижу эту праздность и абсолютно не могу из нее выкарабкаться из-за вечного отсутствия денег. Разумеется, в подобных случаях, хотя это для меня и унизительно, мне все же лучше еще раз обратиться к Вам, чем к людям, не испытывающим ко мне ничего, кроме безразличия, и неспособным проявить ко мне симпатию. Вот что со мной случилось. Счастливый от обладания квартирой и мебелью, но обезденежевший, я несколько дней провел в поисках кого-нибудь, кто бы меня выручил, и вот в понедельник вечером, вконец усталый, расстроенный и голодный, я вошел в первый попавшийся отель и с тех пор в нем нахожусь, и на то есть веская причина. Я дал адрес этого отеля одному другу, которому одолжил денег, четыре года назад, когда у меня были средства, но пока друг не выполняет своего обещания. Кстати, израсходовал я не очень много, каких-нибудь 30 или 35 франков за неделю, но это еще не все. Полагаю, что по Вашей доброте, к сожалению, всегда недостаточной, Вы соблаговолите вытащить меня из этого глупого положения. А что я буду делать, например, завтра? Ведь праздность меня убивает, точит меня и пожирает. Я и в самом деле не знаю, как у меня еще хватает сил преодолевать губительные последствия этой праздности и сохранять при этом полную ясность ума и постоянную надежду на благополучие, счастье и покой. Так вот я и обращаюсь к Вам с мольбой, ибо чувствую, что дошел до предела, до предела терпения не только других людей, но и своего собственного. Пришлите мне, даже если это будет Вам стоить невероятных усилий и даже если Вы не поверите в полезность такой последней услуги, не только сумму, о которой идет речь, но и еще что-то, чтобы я мог прожить дней двадцать. Определите сами, сколько нужно, в соответствии с собственными представлениями. Я твердо верю в то, что смогу правильно распорядиться своим временем, и верю в силу своей воли, а потому нисколько не сомневаюсь, что если бы я мог в течение двух-трех недель вести правильный образ жизни, мой рассудок был бы спасен. Это — последняя попытка, моя последняя ставка. Прошу Вас, дорогая мама, рискните, поставьте на нечто неизвестное. Последние шесть лет были у меня полны таких странных и неудачных обстоятельств, что если бы не мое здоровье — как ума, так и тела, — то я бы не выдержал всех этих испытаний. Объяснение тут простое: легкомыслие, привычка откладывать на завтра самые правильные планы, а отсюда нищета, нищета и опять нищета. И вот пример: мне случалось по три дня валяться в постели, то из-за того, что не было чистого белья, то из-за отсутствия дров. Ну а опийная настойка и вино — плохие средства от тоски. Они помогают убивать время, но жизнь от них не становится лучше. Да к тому же, чтобы задурманить голову, нужны деньги. В последний раз, когда Вы любезно дали мне 15 франков, двое суток перед этим, то есть сорок восемь часов, я ничего не ел. Я то и дело ездил в Нёйи, но не решался признаться г-ну Анселю в своей незадачливости, а на ногах держался лишь благодаря водке, которой меня угостили, при том, что я терпеть не могу крепкие напитки, от которых начинаются ужасные боли в желудке. Желаю как Вам, так и себе, чтобы подобных признаний не слышали ни ныне живущие люди, ни их потомство! Ибо я все еще полагаю, что идея потомства касается и меня тоже. […] Пусть же это письмо, адресованное только Вам, первому человеку, которому я делаю такие признания, останется в Ваших руках. […] Кстати, прежде чем писать Вам, я подумал обо всем и решил не встречаться больше с г-ном Анселем, с которым у меня уже были две неприятные встречи […] Я слишком страдаю, чтобы не желать покончить с этим окончательно».

Эту угрозу покончить с собой Бодлер дальше смягчил, сообщив, что мог бы положить конец своим мучениям в Париже, уехав на остров Маврикий, где думающие о его благополучии друзья подыскали бы ему место воспитателя: «Я найду там необременительную работу, заработок, вполне приличный для страны, где жизнь, если там прочно обосноваться, не представляет никаких трудностей, и скуку, ужасную скуку и расслабление мозгов, обычное для теплых стран с вечно голубыми небесами. Но я поступлю так в наказание и во искупление своей гордыни, если не выполню последних моих решений».

Напугав таким образом свою мать, он изложил ей проект, который, по его мнению, позволит ему выбраться из затруднительного положения: «Примерно восемь месяцев назад мне поручили написать две большие статьи, так и не законченные мной до сих пор, одну — об истории карикатуры, а другую — об истории скульптуры. Это соответствует 600 франкам и позволит мне удовлетворить только самые насущные потребности. Но для меня эти темы — детская игра.

С Нового года я займусь новым делом: буду писать чисто художественные произведения — романы. Убеждать Вас здесь в серьезности и говорить о красоте и бесконечности этого искусства я не стану. Поскольку я пишу здесь о делах материальных, следует лишь помнить, что хорошее ли, плохое ли, все распродается».

По его расчетам, опубликовав один за другим несколько хорошо скроенных романов, он сумеет расплатиться с главными своими кредиторами. И Бодлер добавлял: «Я очень устал. В голове будто колесо какое-то крутится […] Ответьте немедленно […] Уже давно Вы пытаетесь полностью исключить меня из своей жизни […] Даже если я и был порой неправ, в этом нет моей вины, и неужели Вы думаете, что душа моя настолько сильна, что в состоянии выдержать постоянное одиночество? Я беру на себя обязательство, что поеду повидать Вас лишь тогда, когда смогу сообщить Вам хорошую новость. Но уж с того момента, когда это произойдет, прошу принимать меня по-доброму и так, чтобы Ваши взоры, Ваши слова и все Ваше поведение защищали меня в Вашем доме от всех»[37].