Читать книгу "Сталин и Гитлер - Ричард Овери"

Власть Гитлера, возможно, строилась на более прочном фундаменте, состоявшем из формальных основаниях его полномочий, но, так же как и Сталин, он использовал их вопреки существующим законодательным нормам. Гитлеровской диктатуре были свойственны элементы общепринятой власти; в то же время для нее было характерно развитие укромных сфер политики, в рамках которых проходили апробацию идеи и принимались решения, сфер, скрытых от глаз публики, так что о них не осталось никаких зафиксированных исторических сведений. В случае с Гитлером не приходится говорить о какой бы то ни было скромности, хотя Гитлер так же называл себя диктатором без особого удовольствия и в начале 1920-х годов перестал употреблять этот термин. Единственная в своем роде должность фюрера тем не менее описывалась, без ложной скромности, как синоним высшей непререкаемой власти. Это слово было выбрано не только потому, что Гитлер дистанцировался от общепринятых политических постов президента и премьера, но и потому, что оно заключало в себе как понятие «лидера», так и «ведущего» или даже «вождя», а также предвосхищало идею законодателя или пророка, ниспосланного самой историей для осуществления его предназначения – непоколебимо вести народ в будущее. Описывая национал-социалистическую конституцию в 1939 году, Эрнст Хубер писал, что должность фюрера была не «государственной должностью», а «всеохватывающей и абсолютной» властью, вбирающей в себя волю всего народа42. Гитлеровская концепция политического руководства всегда была жестко авторитарной. Ему нравилось использовать банальные аналогии – командир полка, капитан корабля, архитектор здания, когда ему хотелось продемонстрировать, что только абсолютная власть бывает рациональной. Лозунг «Власть лидера уменьшается, ответственность его последователей увеличивается» стал определяющим элементом национал-социалистической революции43. Такие взаимоотношения совсем не способствовали установлению деспотизма или тирании, как об этом заявляли некоторые. Здесь подразумевалось существование «безусловного родства» между лидером и его последователями; вера в лидера выражалась в иррациональных понятиях абсолютного, безусловного, мистического подчинения гению, вышедшему из их рядов. Личная связь между лидером и ведомым нашла лингвистическое отражение в добавлении слова «мой» к слову «лидер»: «mein Führer»44.

Такие абстракции в гитлеровской Германии стали банальными допущениями. Однако им было не дано установить с какой-либо определенностью и юридической точностью практические пределы власти Гитлера. Дискуссии по поводу принятия «Акта о наделении полномочиями» в марте 1933 года вращались вокруг юридических сложностей, связанных с юридической дефиницией факта передачи права принятия законов новому правительству. Окончательная версия закона давала «правительству рейха» право «принимать решения» относительно законов по своему усмотрению, но в первоначальном варианте, подготовленном новым министром внутренних дел, Вильгельмом Фриком, говорилось скорее о «мерах», а не законах, которые наделяли бы правительство еще большими правами законодательной инициативы. В обоих случаях понятие правительства было таким же двойственным. Правительство представляло собой коалицию партий и беспартийных министров с канцлером Гитлером во главе, который был сначала вынужден выполнять функцию председателя кабинета. Принятый в марте 1933 года акт не давал Гитлеру права единолично принимать законы. Через четыре года, в 1937 году, когда рейхстагу предстояло обновить акт, Гитлер стал добиваться такой формулировки, которая давала бы ему право принимать законы единолично. «Законы рейха вступали в силу только с одобрения фюрера и рейхсканцелярии». За этим гитлеровским требованием последовала буря негодования со стороны чиновников фриковского Министерства внутренних дел, стремившихся к тому, чтобы правительство в целом сохраняло большее влияние, а право формального одобрения законов продолжало оставаться за рейхстагом. Гитлер оставил свою идею после того, как его убедили подождать, пока окончательный вариант национал-социалистической конституции не будет готов, и 30 января 1937 года существовавшая на той момент версия «Акта о наделении полномочиями» была принята рейхстагом, а двумя годами позже была вновь, и в последний раз, обновлена. Формальный правовой принцип, заключавшийся в том, что законы должны получать одобрение «правительства рейха как коллективного органа», а не только одного Гитлера, был сохранен45.

В действительности же Гитлер задолго до этого прекратил играть комедию коллективного управления государством. Вместо этого он стал самолично издавать декреты и указы, которые сразу же приобретали силу законов, так как остальная часть системы воспринимала их именно в этом качестве. «В формулировке закона, – писал Ханс Фрэнк в 1938 году, – воплотилась историческая воля фюрера». Führererlass, или декрет, мог быть издан законным образом в качестве чрезвычайной меры, «не связанной, – продолжал Фрэнк, – ни с какими положениями законов государства». И тем больше регулярное издание административных директив способствовало тому, что такое положение вещей в системе стало восприниматься как постоянное, поскольку Гитлер мог действовать так, как будто он являлся единственным правомочным законодателем, полностью освобожденным от требований закона, предполагавших его обязанность консультироваться с министрами или искать одобрения (безоговорочного) рейхстага. Декрет Гитлера рассматривался остальной частью системы как особая разновидность закона, на практике более обязательная к исполнению, чем любой другой официальный акт парламента. В годы войны из 650 основных законодательных актов только 72 были формально законами, 241 из них был декретом фюрера, и 173 – приказами фюрера. И почти две трети из числа приказов были секретными. Подобная сила закона могла распространяться и на устные приказы Гитлера. Возражения некоторых должностных лиц против геноцида евреев в 1941 и 1942 годах могли быть заглушены простым ответом: «Это приказ фюрера», хотя едва ли можно найти хоть один документ за подписью Гитлера, который бы подтверждал это предположение46. Привычка подчиняться Гитлеру продолжала распространяться, переходя из области конституционной нормы к обычным формам проявления почтения перед волей лидера, в какой бы форме оно ни выражалось.

Отказ от «коллективных» норм принятия решений становится очевидным, если учесть серьезное падение роли кабинета. После 1934 года Гитлер все менее и менее регулярно посещал заседания кабинета, и их число с участием Гитлера упало до всего лишь шести в 1937 году, и лишь одного, и последнего, которое состоялось 20 февраля 1938 года. Министры собирались более мелкими группами, но это происходило не регулярно и не так часто. Гитлер чувствовал себя неуютно на заседаниях комитетов и, так же как и Сталин, предпочитал обсуждать дела с одним или двумя лицами, иногда наедине с кем-либо, укрывшись в своем кабинете, но чаще всего в личной резиденции Берхтесгаден в Баварии или же просто за обедом либо ужином. Начиная с 1936 года и позже большая часть дискуссий по политическим вопросам проходила в неформальной обстановке, без протоколов и записей. В конце августа 1936 года, например, Геринг был вызван на юг в Баварию, где и проходило обсуждение его назначения главой нового влиятельного экономического планового агентства. Оно состоялось в ходе длительной прогулки по альпийским окрестностям. В 1938 году национал-социалист Балдур фон Ширах, поставленный руководить Веной после присоединения Австрии, был приглашен на обед с Гитлером. Перед началом обеда Гитлер, гуляя на открытом воздухе, отвел гостя в сторону подальше от присутвующих, чтобы никто не мог их расслышать, и здесь проинструктировал его о необходимости изгнания евреев из Вены47. Дневники и календари встреч с основными министрами – Гиммлером, Гебельсом, Шпеером, Герингом – свидетельствуют о регулярных встречах за закрытыми дверями, содержание которых сохранилось, если это вообще было возможно, лишь в отрывочных воспоминаниях некоторых деятелей. Так же как и в случае со Сталиным, большая часть административной управленческой работы вращалась вокруг самой фигуры диктатора; его окружение привыкло к нерегулярности, секретности и фрагментарности политического процесса, ограждавших фюрера от какого бы то ни было ощущения, что он являлся главой правительства. «Я, без сомнений, не председатель Совета директоров», – говорил он партийным лидерам, собравшимся в 1937 году для того, чтобы услышать его мнение о принципах его руководства48.