Читать книгу "Софья Толстая - Нина Никитина"

Потом пришла зима, и поехали все на санях в город. Вдруг пошел снег, сделался ветер и мороз, и они все заблудились и не знали, что им делать. Стало темно, и они искали дорогу и не могли отыскать. Отец говорит: «Мы все замерзнем. Надо Богу молиться». Ваня стал плакать. А Буян пришел к Ване и стал ему руки лизать. «Буян, надо нам дорогу, а то мы пропадем». Буян замахал хвостом и побежал вперед по снегу. Они поехали за ним и ехали — ехали, и Буян нашел дорогу и прямо привел их в город. И отец позвал Ваню и говорит: «Если бы Буян нам не показал дорогу, мы бы пропали. Вот твой Буян какая добрая, хорошая собака». И Ваня был очень рад. «Теперь мы его будем кормить самым лучшим и класть Буяна спать…»».

Этот поэтичный рассказ дети не раз слышали из уст папа. Многое из того, что Толстой написал для «Азбуки» и впоследствии опубликовал, сначала было опробовано в семье, на собственных детях, и только после этого в школе.

Заклеймив старые, негодные учебники, Лёвочка предложил свой, составленный по американскому образцу. Как показалось Соне, муж очень много полезного извлек из беседы с американским консулом Скайлером, побывавшим осенью 1868 года у них в гостях в Ясной Поляне. Он много и подробно рассказывал Лёвочке о начальных и элементарных формах обучения чтению, что было использовано в «Азбуке», по которой, как полагал сам автор, могли бы обучаться все дети — «от царских до мужицких». Он одновременно жил «в десяти лицах», изучал мировую литературу и естественные науки, чтобы «красиво, коротко, просто и ясно», как в рассказе «Буян», передать суть явления. Этой работы, как он не раз говорил Соне, хватило бы «на сто лет», и только после издания «Азбуки» он бы «мог спокойно умереть».

Соня хотела только одного, чтобы муж не забыл своего семейного долга. Кажется, в «Азбуке» соединилось семейное с «всехним» в единое целое. Он прежде все отрепетировал на Сереже, Тане и Илюше: читал им что‑нибудь из своей «Азбуки» и просил их пересказать услышанное. После этого упражнялся с ними в арифметических подсчетах. Таблицу умножения заучивал наизусть, но только до пяти, а при счете от шести до девяти рекомендовал прибегать к использованию пальцев рук. папа показывал детям, как это следует делать: из каждого множителя вычитал число «пять», остаток же откладывал с помощью загнутых пальцев обеих рук. Также он прибегал к помощи загадок, рассчитанных на сообразительность. Особенно Лёвочка любил загадывать загадку о гусях. В летящей стае гусей один из гусей насчитал сто. Вожак сказал, что их не сто, но могло бы быть сто, если бы их было столько, да еще столько, да еще полстолько, да еще четверть столько, да ты с нами.

Порой отец был гневлив с детьми, особенно с Сережей. Дети быстро ухватили преподавательскую манеру родителей. Так, с мама можно было быть более раскованными, глядеть в окно, задавать один и тот же вопрос, делать «стеклянные глаза», как будто что‑то не понимаешь. С папа, напротив, «надо было напрягать все свои силы и не развлекаться ни минутки». Он обучал доходчиво, ясно и интересно, но шел «крупной рысью». Поэтому за ним надо было поспевать во что бы то ни стало. Мог выгнать с урока расшалившегося ребенка. Любимцы у него были непостоянны. У мама, напротив, все были любимцами и навсегда.

Соня стремилась привить своим детям любовь к чтению. Отбором книг занимался Лёвочка, убежденный в том, что спешка с чтением классиков не уместна и даже опасна. Поэтому с произведениями Лермонтова и Гоголя дети знакомились довольно поздно. Настольными книгами в Ясной Поляне оставались «Робинзон Крузо» Дефо, «Дон Кихот» Сервантеса, «Путешествие Гулливера» Свифта, «Отверженные» Гюго, а также книги Диккенса, Жюля Верна, Дюма — отца, Пушкина, Тургенева. Из своих сочинений папа рекомендовал только «Азбуку» и «Книги для чтения». Соня же внесла в программу свои коррективы, включив в нее трилогию отца «Детство», «Отрочество», «Юность». Она всячески поддерживала бытовавшую традицию чтения вслух. Вечерами семейство собиралось в зале, где Лёвочка вдохновенно читал «божественного Пушкина». С особенным успехом им был не только прочитан, но и проиллюстрирован Жюль Верн. Дети гурьбой окружали отца, когда он, прервав чтение, показывал им свой очередной рисунок, погружавший в таинственный мир приключений великого фантаста.

Вместе с мужем Соня увлеченно занималась детскими книжками, переписывала рукописи. Работа над «Азбукой» двигалась неплохо, но еще предстояла тщательная обработка переводов, Лёвочкиных рассказов, а также былин и летописей. Она была согласна с мужем в необходимости открытия школы, но на этот раз не во флигеле, а у себя дома, куда будут приходить более тридцати учеников, поделенных между ними. Очень трудно учить «человек десять вместе». Зато «весело и приятно». Соня взяла восемь девочек и двух мальчиков. Учили их внизу, в огромной передней, а также в небольшой столовой под лестницей. Она подключала к этому процессу своих старших детей, которые помогали обучать деревенских ребятишек. Сережа с Таней охотно взялись учительствовать, обучали буквам, помогали на слух складывать слова. Благодарные ученики приносили учителям разные подарки, среди которых были всякие деревенские штучки, какие‑то замысловатые деревяшки или испеченные из черного теста жаворонки. После уроков «таскали» свою семилетнюю учительницу Таню на руках. Несмотря на всевозможные детские шалости, деревенские ребята быстро научились читать по слогам.

«Азбука» забирала у мужа много сил. К тому же ее печатание шло «черепашьими шагами», и Лёвочке приходилось «до одурения» заниматься «окончанием арифметики». После завершения умножения и деления он перешел наконец к дробям. Огромная работа, конечно, не была филантропической. Лёвочка не скрывал, что преследовал «материальные цели», надеясь на хороший доход, в котором нуждалась его семья. Тем не менее «огромных денег не ждал», потому что был уверен: чтобы «выручить свои деньги по 400 руб. за лист», надо «не отвечать на редакторские письма и прятать бумажник и серебряные ложки в присутствии редакторов», никогда «не иметь дела с журналами».

Соня была полностью согласна с мужем, имевшим прагматичный взгляд на издателей и редакторов, готовых «драть» как можно больше дивидендов со своих авторов. Между тем семья увеличивалась, дети подрастали и нуждались в качественном воспитании и образовании. Соня давно поняла, что труд гувернеров весьма недешев, «стоит от 500 до 1 000 каждому». Ведь она и Лёвочка намеревались приглашать воспитателей для своих детей не из каких‑нибудь бывших отставников, как правило, склонных к употреблению горячительных напитков, к битью своих питомцев линейкой порукам или к тасканию их за волосы, а людей сугубо почтенных и достойнейших. Мама рассказала ей, что вся Москва наводнена страшными слухами о грубом и даже жестоком обращении гувернеров со своими подопечными, а потому просила Соню быть чрезвычайно осторожной в выборе бонн для детей.

Соня очень серьезно относилась к поиску гувернеров. Она, как и ее муж, была убеждена в том, что наставниками их детей могут быть исключительно «совестливые» люди, с прекрасным характером, сердечные и простые в общении и при этом непременно безукоризненно владевшие французским языком, без акцента на нем говорившие. Не менее важным являлось также еще одно условие: гувернантка Толстых должна быть обязательно англичанкой приятной наружности и с отменным здоровьем. Иначе она не могла стать достойным членом семейства. К подбору гувернеров и бонн Лёвочка подключил Александрин Толстую, которая самым активным образом занялась разыскиванием подходящей кандидатуры. Целое утро фрейлина посвящала знакомству то с одной молодой особой, испытывая ее «с напряженной чуткостью», потом переключалась на другую, устраивая ей экзамен на знание немецкого или французского языка. Ее интересовало все, включая способность «конкурсанток» к адаптации в российской действительности. Учитывались ею также отзывы прежних работодателей. Однако Соню не устроила молодость предложенной Александрин Толстой англичанки. В ней еще были свежи воспоминания о «нигилистке», жене бывшего управляющего Ясной Поляны, которая была молода и хороша собой и к которой она ревновала Лёвочку. Фрейлина Толстая была огорчена, узнав, что ее кандидатка отвергнута. «Жаль, что вы отвергли англичанку, — писала она в своем послании, — ее не нахвалят люди, у которых она жила».