Читать книгу "Моя свекровь Рахиль, отец и другие... - Татьяна Вирта"

Фильм шел по всей стране и пользовался огромным успехом у зрителей. Нередко после сеанса весь зал вставал и устраивал продолжительную овацию. Это был наш первый фильм, в котором в художественной форме воспроизводилось ключевое сражение Великой Отечественной войны, ставшее провозвестником нашей Победы. Он долго не сходил с экранов, обошел едва ли не всю послевоенную Европу и везде был встречен с сочувствием и одобрением.

Между тем литературная общественность воспринимала этот фильм далеко не однозначно.

С одной стороны, в печати появились рецензии, в которых высоко оценивались художественные достоинства сценария, как самостоятельного литературного произведения, об этом писали К. Симонов, Б. Полевой, В. Кожевников, Д. Данин. Но существовало и другое мнение – преувеличив роль Сталина в войне, отец, по мнению многих, поддерживал миф о том, что Сталин является едва ли не главным творцом Победы, которую одержала наша страна над гитлеровской Германией.

В своей книге «Родом из Переделкино» я писала, что, возможно, отец и верил в этот миф сразу после окончания войны, в эйфории Победы. Тем более жестоким было очень скоро наступившее разочарование. За фильм «Сталинградская битва» Н. Вирта получил наряду с другими его создателями Сталинскую премию первой степени. Щедро награждая тех, кого она считала полезным и нужным, Власть манипулировала ими по своему усмотрению и не выпускала из своего поля зрения. Кем они были, – фаворитами? Или поднадзорными, которых водили на коротком поводке, временами одергивая так, что ошейник впивался в горло? Каждый волен судить об этом по-своему…

Отношение Елены Ржевской, как и её ближайшего окружения, к творчеству моего отца было двойственным. С одной стороны, ему отдавали должное, как автору романа «Одиночество», с которым он вошел в литературу, заявив о себе, как о талантливом и самобытном писателе.

Но вот Елена Ржевская в качестве внутреннего рецензента одного из солидных издательств знакомится с военными произведениями Н. Вирты, и в ней возникает протест. Она должна была взять на себя смелость дать в издательство негативный отзыв на повесть известного писателя, в данном случае речь идет о повести «Катастрофа», посвященной разгрому немецких войск под Сталинградом и пленению фельдмаршала Паулюса, которую мой отец предложил для печати. Собственно говоря, дело было не в отдельных замечаниях, как я понимаю, повесть в целом активно не понравилась Е. Ржевской. Пытаясь как-то сгладить ситуацию, моя будущая золовка, сестра мужа, обитавшая в то время в доме творчества писателей в Переделкино, пригласила моего отца к себе на беседу. Но личная встреча не только не развеяла взаимную неприязнь, а лишь её усугубила. Негативный отзыв был направлен в редакцию.

(Замечу в скобках, что, невзирая на отрицательную рецензию Е. Ржевской, повесть «Катастрофа» была издана и многократно переиздавалась, и хотя не имела такого резонанса, как другие его произведения, всё же нашла своего читателя.)

А нам с Леной пришлось в дальнейшем приложить немало усилий к тому, чтобы преодолеть неприятный осадок, оставшийся у неё после той, единственной, встречи с моим отцом.

Однажды мне пришлось присутствовать на просмотре документальной ленты о Сталинградском сражении. Не могу себе простить, что не записала тогда фамилии её создателей, – кинооператоры совершили подвиг, буквально ложась под гусеницы танков, чтобы запечатлеть лицо войны, что называется, крупным планом.

Это было в конце семидесятых годов, когда я по поручению Иностранной комиссии Союза писателей в качестве переводчика и сопровождающей выехала с группой из трех югославских писателей, участников партизанского движения, на очередной юбилей в Сталинград. Днем нас повезли на экскурсию: вид с Мамаева кургана на волжские просторы, скульптура Вучетича «Родина-мать», размах города, протянувшегося на километры вдоль берега Волги, – все это производило незабываемое впечатление. А вечером нас, как почетных гостей, пригласили в местный Планетарий на просмотр фильма. В огромном зале, кроме нас, сидели еще две-три группы людей столь же малочисленные, как и наша. И начался показ. Не знаю, как я его высидела до конца. Это было кино не для слабонервных. Мои югославы, повидавшие на своем веку немало всяких ужасов, содрогались и тихо стонали. А на экране ненавистные танки с черным крестом все ползли и ползли на наши траншеи. Проползали сквозь груды павших на поле боя солдат, сотрясались всем корпусом, зарывались в трупах и буксовали. Танковая атака захлебнулась…

Смотреть на это было просто невозможно. Мои югославы впали в уныние и мрак. Когда сеанс окончился и в зале зажегся свет, мы еще долго сидели в молчании, потрясенные увиденным и не могли прийти в себя. Потом мои подопечные, конечно, выпивали, но и это не помогло. Надо было срочно сменить обстановку.

Наутро, возложив охапку роз к Мемориалу Героев Сталинградской битвы, мы покинули славный город Царицыно – Сталинград – Волгоград…

Обыкновенно друзья собирались у Лены в скромно обставленной, с книжными полками до потолка комнате, служившей одновременно столовой и кабинетом, и после традиционного застолья с двумя-тремя рюмками водки все начинали просить Лену, как хозяйку дома, почитать что-нибудь новое, можно сказать, только что сошедшее с кончика её пера. Слушать Лену мы все любили больше всего. В её чтении слушателей завораживало буквально все. Её внешность как будто бы подсвеченная изнутри духовным светом и теплом. Голос Лены с легкой картавинкой, унаследованной от отца, – мать была этого совершенно лишена. Ну, и конечно, сам текст читаемых произведений, – проникновение в такие подробности военного быта, которые мог приметить наблюдательным взглядом лишь тот, кто сам побывал в этом кромешном аду и чудом вырвался из него невредимым.

Проза Е. Ржевской тяготеет к документальности, потому что выверяется достоверностью всего, воссозданного ею в рассказах и повестях. И вместе с тем это эмоционально напряженный, художественный текст, в котором нет штампов и общих слов, повествование ведется от лица лирического героя, лично пережившего грандиозные исторические события и заслужившего право стать их летописцем.

Возможно, у каждого есть заранее запланированное кем-то свыше предназначение, и предназначением Елены Ржевской, студенткой ИФЛИ добровольно ушедшей на фронт, и было – оставить в своих книгах для будущего правдивое свидетельство о Великой Отечественной войне.

Когда-то в далёком прошлом мне приходилось нередко бывать на литературных чтениях. Детство и юность я провела на даче моего отца Николая Вирты в писательском поселке Переделкино. В те времена было принято ходить в гости к соседям, где устраивались читки только что написанных и еще неопубликованных вещей. Помню, довоенные многолюдные собрания на даче у Афиногеновых, Тренёвых, Чуковских. Жена Афиногенова, американка Дженни, была убеждённой вегетарианкой и нам, детям, чтобы мы не скучали, пока взрослые что-то там умное слушали наверху, в кабинете Александра Николаевича, приносила угощение – салаты из разной листвы, включая свекольные, с красными черенками, печёные яблоки и огромное блюдо ассорти – изюм, грецкие орехи, курага. Замечу попутно, что, несмотря на всю свою любовь к своей молодой и очень хорошенькой жене Дженни, Александр Николаевич так и не смог приобщиться к вегетарианству и, пресытившись дома капустными оладьями и прочим, забегал к нам в Москве, или на даче и молил моего отца: