Читать книгу "Давид против Голиафа - Гейдар Джемаль"

Такое отождествление между релятивистами, отрицающими духовные принципы как нравственный императив, и действующими властям проходит тем легче, что последним приходится по душе орудие постановки на место носителей альтернативной точки зрения, а именно, ярлык экстремизма, которым с одинаковой охотой пользуются и прокуроры и публицисты.

Даже если заподозрить, что между властью и теми этическими агностиками и культурными нигилистами, которые претендуют обслуживать эту власть, нет такого уж полного отождествления, то и в этом случае придется признать, что эти нигилисты и те, кто держат сегодня в руках бразды правления, нуждаются друг в друге и представляют собой род социального симбиоза. Это пространство релятивизма, эта позиция, которая постоянно вырабатывает разлагающий яд отрицания любой вертикали, любого «поползновения» к мужеству, вышла и за салонные, и за академические интеллектуальные рамки, став доминирующим общественным трендом под именем постмодернизма.

Еще раз повторимся: было бы преувеличением утверждать, что мировая власть сегодня является по существу постмодернистской, но совершенно понятно, что между ней и постмодернизмом существует брак по расчету.

Выводы, которые следуют из этой констатации, могут показаться неожиданными тем, чье сознание уже отравлено этим самым постмодернизмом: впервые за тысячелетия Великой истории всемирная власть рассматривает сам факт нравственного императива как вызов себе и как политический экстремизм, а отсутствие этической мотивации – как свидетельство благонадежности и гражданский долг. Нам могут возразить, что это похоже на преувеличение: разве американцы не вывешивают в дни национальных праздников из окон своих частных жилищ государственные флаги США? Разве они не слушают свой гимн, подняв залитые слезами глаза к небу и приложив кулак к сердцу? И разве, увидев что-то, выходящее из рамок привычного, не спешат за помощью к ближайшему полицейскому? Каких же еще этических добродетелей, каких таких иных нравственных императивов вам надо?

Законопослушный «бюргерский» патриотизм в качестве этического контента – это особая тема и не только повод для сарказма. На самом деле, то, что относится к «государственническим инстинктам» – от инфантильной потребности обывателя в патернализме бюрократической махины до мазохистского наслаждения, которое деятели культуры испытывают, получая жирные плевки от власти в лицо, – все это составляет, скорее, «историю болезни», материал для постановки клинического диагноза современному «человеческому фактору».

Бесспорно, что сегодня в той части мирового общества, которая называется «западной», стремительно происходит инфантилизация масс. Западные государства все больше напоминают детские сады со строгими воспитателями во главе. Малышам не приходит в голову оспаривать авторитет взрослых, они счастливы, когда их приглашают поучаствовать в «общем деле» и, конечно, дальше всего от них сама возможность подумать о противостоянии «педагогическому коллективу».

(Такое положение на Западе было немыслимо еще пару поколений назад! Вся великая литература, которая составляет основу академической художественной классики совокупной западной цивилизации, – от Достоевского до Бальзака и Диккенса – это свидетельство воли обычного человека быть вне Системы. И достаточно красноречиво то, что все, именуемое современной постмодернистской литературой, в конечном счете, сводится к потоку беспроблемного детского щебета!)

Однако, главное для нас – это констатация наличия не одного только постмодернизма, который, не имея противостоящей себе «экстремистской» альтернативы, знаменовал бы собой тихую смерть человечества, сходящего на нет в слюнявом маразме. «Экстремизм» есть, как есть и воля к безусловному, в движение которой включена достаточно значительная часть человечества, и это побуждает нас говорить не столько о маразматическом конце, сколько о кризисе человека.

Этот кризис находит выражение во многих существенных проявлениях человеческого фактора: таковы кризис Сознания, кризис Общества, кризис исторического Времени… Наконец, это кризис биологического человека в том, что затрагивает собственно «животную» сторону человеческого проявления в реальности.

2. Проблемы человеческого сознания

На самом деле квалификация сознания как «человеческого» в нашем случае есть фигура речи. Разумеется, сознание проявляется на человеческом уровне, но если бы оно было эпифеноменом человеческого фактора, неким побочным продуктом, возникающим в результате воздействия внешних обстоятельств на биологические существа из отряда приматов, – о таком сознании не стоило бы и говорить изначально.

Нас интересует сознание как некая «точка сборки», вокруг которой структурируется бытие; более того, «точка», которая противостоит этому бытию, выходя из сугубо бытийной сферы, вплоть до того, что не подлежит определению с помощью онтологических квалификативов; ограничивает собой бытие и является «кровоточащей травмой», нанесенной самой «плоти» сущего; иными словами, сознание для нас – это содержательный смысл сущего, которым само сущее не владеет и не распоряжается, но к которому человек на особых условиях имеет определенный доступ.

Именно такое сознание является заложником «мирового времени». Употребляя это выражение, мы дистанцируемся от более или менее известных и ожидаемых понятий, связанных со временем, таких как «космическое время», «историческое время» или, например, «личное экзистенциальное время», относящееся к жизни смертного индивида.

«Мировое время» имеет в виду все это и нечто большее. Оно соединяет в общем пересечении длительность, относящуюся к циклу проявления пространственно-временного континуума, с мимолетным существованием физической личности, которая выглядит на фоне чудовищного костра Универсума как моментальная траектория случайной искры. Тем не менее, и искра, и костер очевидно совместимы как феномены хотя бы в плоскости созерцательного взгляда… В нашем же случае историческое время есть не что иное, как прямая адаптация нескончаемых волн скоротечных существований к небесно-земной клепсидре, где верхние воды капля за каплей перетекают от изначального «Да» к финальному «Нет».

Что же означает только что сказанное? Каким образом столь различные масштабы длительности с безграничными вариациями внутреннего темпа совмещаются в общем представлении, более конкретном, чем просто абстрактные указания на идею времени?

Только благодаря сюжету!

В отличие от «космического времени» как универсального проявления второго начала термодинамики, в отличие от «биологического времени», являющегося частным случаем того же второго начала, в отличие также от «времени исторического» как длинной череды событий и персонажей, находящихся в спорной и плохо доказуемой причинноследственной зависимости, «мировое время» есть Сюжет. На это в какой-то степени намекают космогонические мифы древних, служащие современным физикам неисчерпаемым источником свежих мыслей.

Сознание есть главное действующее лицо этого Сюжета. Точнее, сознание как перспектива смысла, возможность смысла, проецируется в нескольких фундаментальных, противостоящих друг другу аспектах, каждый из которых выступает в качестве самостоятельного игрока, претендуя на то, чтобы стать решающей и последней реализацией всего сознания.