Читать книгу "Девять братьев - Николай Чуковский"

Леша мгновенно вскочил в кузов, протянул Люсе обе руки и втащил ее в кузов. Она села рядом с ним на раскрытый ящик и тогда только заметила, что в ящике снаряды. Машина помчалась, и снаряды зашевелились в ящике, подскакивая при каждом толчке. Люся никогда еще не ездила, сидя на снарядах, и не знала, могут ли они от толчков взорваться. Она украдкой взглянула на Лешу, Леша сидел на ящике с таким беззаботным и счастливым видом, что она сразу успокоилась.

– Как я рад, что мы встретились, – сказал он, сияя всем своим большим лицом.

– Я тоже рада, – ответила Люся. – У меня вся надежда на вас.

– А у меня на вас. Я уже говорил вам… Я все обдумал… Вы единственный человек, который может мне помочь.

– А вы мне. Вы сегодня вернетесь на аэродром?

– Конечно. Капитан отпустил меня только до вечера. А вы вернетесь?

– Я… – начала было Люся, но Леша перебил ее:

– Что я спрашиваю? Ну конечно, вернетесь.

– Я не знаю… – сказала Люся. Но он снова перебил ее:

– Назад мы поедем втроем: вы, Эрна и я.

– Девочку зовут Эрна? – спросила Люся.

– Да. Вот теперь вопрос: как ее устроить? Не могу же я ее поселить у себя на командном пункте! – Он рассмеялся. – И потом, я совсем не умею ухаживать за детьми… Нет, вы только подумайте: девочка тонула, потеряла мать, столько месяцев живет под бомбежкой и, главное, голодная, может быть, еле живая… Тут такой человек, как я, не годится. Нет, нет! Тут нужна женщина…

– А ваш дядя непременно хочет, чтобы вы ее взяли?

– Конечно, хочет, да и я хочу, – говорил Леша. – У меня ей будет сытнее, да мне легче с ней делиться, чем ему. Он пишет, что кормит еще какого-то мальчика из детского дома. Дядя, кажется, хороший человек, и я был к нему несправедлив. Знаете, что мне больше всего понравилось в его письме? Он жалеет о том случае с пиджаком, и так чистосердечно…

Уже совсем рассвело, и хорошо было видно, какое множество машин тянулось по дороге к городу. Это был могучий поток, несущий жизнь. Машины заполняли всю дорогу и потому двигались неторопливо.

Неторопливо въехали они и в город. Ленинград встретил Люсю и Лешу пустыми впадинами выбитых окон. Машины пошли еще медленнее, потому что окраинные улицы были перегорожены сложенными из камней баррикадами с узкими проездами, оставленными посередине. В прочих каменных домах, преимущественно на углах, окна были почти доверху заложены кирпичами, превращены в узкие бойницы. Леша, несколько месяцев не видавший города, с любопытством озирался. Его, как и всякого, попадавшего в Ленинград в то время, поразили не столько дома-бойницы и баррикады, сколько лица людей. Истощенные женщины двигались по улицам, словно тени. В их измученных лицах не было ничего страдальческого, жалкого. Это были суровые лица, гордые, даже надменные. Это были лица людей, которые выносили величайшие муки, когда-либо выпадавшие на долю человека, и не склоняли голов.

Машина шла уже по набережной над широкой заметенной снегом Невой, когда Люся, прервав молчание, попросила Лешу отвезти на аэродром книжки, которые она купит.

– Я принесу их на квартиру к вашему дяде, а вы, когда поедете, захватите с собой. Хорошо?

Леша удивился.

– Конечно, я помогу вам тащить книги. Но вы разве не поедете со мной?

– Я не вернусь, – отрывисто сказала Люся и отвернулась.

Леша растерялся.

– Да что вы! Как же мне теперь быть? Ведь я рассчитывал, что вы возьмете девочку, что она будет жить вместе с вами…

Он замолчал, потому что плечи Люси вздрогнули, и ему показалось, что она плачет.

– Так лучше, – через минуту сказала она.

– Где же вы будете жить? – спросил Леша.

– Здесь… Не знаю… Я еще не думала об этом.

– Но почему? Почему? Разве вам плохо было у нас?

– Нет, хорошо. Удивительно хорошо.

– Так отчего же вам не вернуться?

– Капитан Рассохин не хочет, чтобы я вернулась…

– Не может быть! Он это вам сам сказал?

– Нет, не говорил.

– Он сказал кому-нибудь, и вам передали?

– Нет, никто не передавал. Но я знаю. Он думает, что я могу принести вред эскадрилье…

Плечи ее снова вздрогнули.

– Это неправда! – воскликнул Леша. – Это вы сами все выдумали!

– Не будем говорить об этом, – попросила она спокойно. Потом обернулась к Леше, посмотрела на него покрасневшими глазами и прибавила: – А мне так хотелось взять к себе вашу сестренку…

32

Василий Степанович все лето и всю осень был уверен в захвате Ленинграда немцами. Но теперь эта уверенность пропала. Существовала дорога через Ладожское озеро. По ней шел хлеб, шло оружие. Город жил и боролся.

Василий Степанович в письме назначил Леше свидание на набережной возле сфинксов в два часа дня.

– Эрна, ты будешь дома, голубушка моя? – спросил он, застегивая шубу и надевая калоши.

Эрна молча кивнула головой, взглянув на него исподлобья.

– Ты здесь умойся без меня, а то вон ты какая чумазая стала. Умоешься?

Эрна молчала.

Василий Степанович нагнулся и поцеловал ее в макушку.

«Неприятная девочка, – подумал он. – Как каменная, слова из нее не вытянешь». А между тем ему все время приходилось изображать, что он очень ее любит. Он был рад, что сегодня с ней расстанется. Однако о том, что идет на свидание с Лешей, он не сказал ей ни слова.

Леша уже прохаживался взад и вперед по узкой протоптанной тропинке на заметенной снегом набережной. Дядя и племянник заметили друг друга издали. «Только бы этот болван опять не вспомнил про пиджак», – с тревогой подумал Василий Степанович. Но увидев широкое улыбающееся лицо Леши, сразу успокоился.

– Ну-ка, покажись, покажись! – Василий Степанович правой рукой тряс Лешину руку, а левой хлопал его по плечу. – Летаешь? Я так за тебя беспокоился.

Он отлично знал, что Леша не летает, а с утра до вечера сидит в землянке за телефоном, но знал также, что тот ни за что в этом не признается.

– Угу, – неопределенно и в некотором замешательстве ответил Леша. И сразу спросил: – А где же она?

– Ах, она дома, – сказал Василий Степанович с оттенком грусти в голосе. – Я ей еще ничего не говорил. Не хочу ее тревожить. Она, видишь ли, такая странная девочка…

– Странная?

– Да, очень странная. После всего пережитого… Ребенку ведь нелегко оправиться от таких впечатлений.

– Да, да, да! – с жаром воскликнул Леша. – Тут подход нужен. Самый деликатный, самый тонкий.

– И доброта, – растроганно добавил Василий Степанович.